Алексей Логунов - Колосок с Куликова поля

Может, что-нибудь отремонтировать? Взгляд его упал на старые ходики. Что у них там внутри, почему они сломались и не тикают? Карабчик пододвинул к стене табуретку. Часы висели не очень высоко, он легко дотянулся до них и снял с гвоздя.

Когда он заглянул внутрь, оттуда рысью выбежал серый паук и спрятался в щель между печкой и полом. Внутри часов было много зубчатых колесиков — больших, поменьше и совсем маленьких. Все они, словно нитками, были опутаны паутиной.

— Ах ты, злодей, — сказал Карабчик пауку. — Опутал все колесики в ходиках, вот они и не тикают. Ну, погоди, я еще до тебя доберусь.

Мальчик долго дул в дырочку, очищая колесики от паутины, а потом за цепочку стал возить ходики по полу: часы превратились в грузовик.

Фы-ырр, фы-ырррр, — фыркал Карабчик. — Что за грязная дорога, опять забуксовали. Надо подлить горючего.

Однажды, к большой радости мальчишек, возле их слободы застрял грузовик, и они помогали его вытаскивать. С тех пор Карабчик часто в играх своих становился шофером.

Мальчик разыскал на столе гасничку — пузырек со вставленным в него фитилем, и налил из него немного керосину в дырочку в часах.

Ну, вот, теперь поехали. Фы-ырр, фы-ырррр!

Грузовик продолжал еще буксовать, когда в сенцах звякнула щеколда и в дверях появилась Манюха. Увидев беспорядок в избе, она всплеснула руками.

— Господи, Карабчик, что ты тут делал? И зачем часы снял?

Оправдываться было бесполезно. И Карабчик честно рассказал обо всем.

— Я ведь не нарочно, я хотел маму обрадовать, — виновато говорил он.

— Глупый ты, глупый, — причитала Манюха, вешая на стенку ходики — И керосин разлил… Ох, и попадет же тебе от мамы!

Повесив ходики на место, Манюха поддернула гирьку, машинально качнула маятник.

Тик-так, тик-так, тик-так…

Часы ходили — не останавливались! С их механизма керосином отъело ржавчину, и зубчатые колесики-шестеренки снова завертелись! Не остановились они и через минуту, и через полчаса. Они шли и шли, словно спешили наверстать упущенное время. А внутри их что-то тихо поскрипывало.

Теперь на Карабчика Манюха смотрела с великим изумлением. Она ведь считала его малышом и лентяем, а он вот что сделал — ходики починил.

Вечером, когда мама пришла с работы, ребята первым делом подвели ее к часам.

— Видишь, тикают? Это их Карабчик починил. Сам! — радовалась Манюха.

— Ну, вот и помощник подрос, — сказала мама, ласково погладила сынишку по голове и отвернулась, чтобы ребята не видели ее неожиданно набежавших слез. Но они видели…

В Большие Ключи они приехали со Смоленщины. Вместе с другими эвакуированными. Да так и остались здесь навсегда — Шурик и его больная мать. Она еле передвигалась, даже летом носила старые подшитые валенки и никуда от дома дальше порога не уходила. Чтобы как-то они могли существовать, колхозники выбрали Шурика подпаском, хотя ему не было и тринадцати лет: как-никак, общественные харчи (пастухов кормили в каждом доме по очереди), да и заработок к тому же.

Завидев подпаска где-нибудь на улице, мы всегда принимались кричать на разные голоса:

Пастух, пастух,

Овечий дух!

Шурик иногда цыкал на нас, и мы, как воробьи, разлетались в разные стороны. Но чаще всего проходил мимо равнодушно и отрешенно. Был он вежлив и незлобив, даже с непослушными коровами и бестолковыми овцами. И некоторые считали его чуть ли не дурачком.

Слава эта особенно укрепилась, когда люди заметили одну его странность. Шурик почти никогда, даже за обедом, не снимал с головы старенькую бескозырку, или матроску, как называли ее у нас в деревне. А если уж снимал, то прятал за пазуху или крепко держал в руках.

— Болеет он, — судачили между собой женщины. — Голова у него, видать, зябнет…

А нам, шести-семилетним ребятишкам, во всем этом чудилась какая-то тайна.