Алексей Логунов: Колосок с Куликова поля

Утят уже там не было. У пустого корыта стоял, доклевывая крошки, петух — мохноногий, грозный в своем черно-красном оперении. Даже почти голая от многочисленных драк шея не портила его воинственно-величественного вида.

К нему, добродушно чиликая, неуклюже ковылял Самолет.

Он, видимо, побежал вместе с братцами к пруду, но голод заставил его вернуться. Уж лучше бы он не возвращался! Петух скосил на него черный блестящий глаз и сердито клюнул в нежно-желтый пушистый затылок: куда, дескать, лезешь, мелюзга? Самолет упал на спину, дернул несколько раз лапками и затих. Все это произошло за каких-нибудь несколько секунд, так что мальчик едва успел опомниться.

— Ах ты, гад ползучий! — бросился Карабчик на петуха. — Дурак! Фашист ободранный!

Самоуверенный петух нападения не ожидал. С диким клекотом вылетел он из сеней, теряя по пути пух и разметая крыльями сор.

О, сколько раз мама собиралась отрубить этому разбойнику голову! Раскопанным на огороде грядкам, поклеванным огурцам и помидорам уже перестали вести счет. Из-за него в доме не живет ни одна кошка. Стоит ей только появиться во дворе, как петух, словно только и ждал ее, налетает невесть откуда и бьет смертным боем. Однажды он налетел даже на Карабчика, когда тот был поменьше. И вот теперь еще одна жертва — безобидный заморыш Самолет!

Мальчик осторожно поднял его с холодного земляного пола, подышал в клюв, но утенок не шевелился. Он был еще теплый, хотя голова уже безжизненно свисала вниз. А на пушисто-желтом затылке выступила алая капелька крови.

И Карабчик заплакал. Ну, почему, почему больше всего страдать приходится маленьким и безобидным?

Размазывая по щекам слезы, он положил утенка за пазуху, под рубаху, прижал к голой теплой груди и залез на печку. Печка — его неприступная крепость. Здесь он скрывается даже от рассерженной матери, если что-нибудь натворит. Мама пошумит, поругается внизу, потом вся злость с нее схлынет, и она сама подаст ему на печку поесть.

Но на что сейчас надеялся Карабчик, он и сам не знал. Ведь мертвые не воскресают. Он прижимался к еще теплому колпаку печки, словно ища у него защиты, и тихо всхлипывал. Сколько он пролежал так — час, два ли — Карабчик сказать не мог. Вдруг дверь открылась, и в избу тихо вошел петух. Потом он также бесшумно взлетел на печку и уселся Карабчику на грудь. Мальчик ясно ощущал его тяжесть, чувствовал, как петух ворочается, стараясь сесть поудобнее. Карабчик хотел закричать, схватить петуха за голову и оторвать ее, но не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Казалось, его спеленали, как в детстве, или скрутили веревками. Слезы отчаяния и обиды так и брызнули из его глаз.

Тут он услышал, как тихо и тоненько чиликал Самолет. Неразумный, он снова протягивал к петуху шею, словно хотел сказать ему что-то доброе и ласковое. А петух, как тогда в сенцах, презрительно покосился на утенка блестящим глазом и вот-вот готов был снова клюнуть его в пушистый, желтый затылок.

— Ах ты, гад ползучий! — в отчаянии закричал на него Карабчик и… проснулся. Петуха нигде не было. Зато Самолет действительно сидел на его груди и снова тоненько чиликал. Он был жив!

— Самолетик, хороший мой, оживел, — радовался Карабчик, устраивая утенку в лукошке гнездышко поудобнее. — И откуда у тебя только силы берутся. Заморыш заморышем, а смотри какой.

Глядя на утенка, Карабчик и сам чувствовал себя как будто подросшим. В голове его созревал план расправы с петухом. В том, что этого полудикого голодранца надо уничтожить, у мальчика не было никаких сомнений. Но как это сделать? Сказать маме, чтобы отрубила ему голову? Опять только будет обещать…

Сделаю рогатку, подкрадусь незаметно и застрелю, — окончательно решил он судьбу петуха.

Прошло несколько дней. Самолет совсем оправился и снова по целым дням плавал с другими утятами в пруду. Рогатку Карабчик так и не сделал — не было резинки. Но мысль о том, чтобы убить петуха или хотя бы примерно наказать его, не покидала мальчика. И он почти осуществил ее: долго гонялся за петухом по двору, по огороду, кидал в него камнями, так что тот вынужден был взлететь на крышу избы, где и просидел до самого вечера. А разгоряченный, довольный Карабчик напился в подвале холодного молока и снова заболел ангиной.

Конечно, его опять стали закрывать в избе на замок, чтобы не убежал на улицу и не простудился еще больше. Скоро ли он поправится? Наверное, скоро, глотать уже совсем не больно. Только вот скучно Карабчику. Он сидит на подоконнике и смотрит в окно. А на него из палисадника смотрит большой рыжий подсолнух. Ему хорошо, подсолнуху, он на улице. Правда, всю жизнь на одной ножке стоять тоже не очень интересно. Но зато все-все кругом видно.