Илья Москвин - Форвард — в защиту

Неумолимо, навязчиво наслаивается НА ДРИБЛИНГ ВОСПОМИНАНИЙ.

Наполеон отвёл Юру в шикарный международный вагон — в одноместное купе. Юра мгновенно уснул, а когда проснулся, по окну хлестал серый предрассветный дождь. Болело горло, ныли спина и плечи. Тут же, тесня друг друга, заныли и мысли в голове: снова показалось, что съездил понапрасну. С тёзкой, с тёзкой надо было говорить, а не загорать на ихнем распрекрасном пляже!

Но, с другой стороны, капитан. Человек — уж куда надёжнее.

Успокоившись, как на мягкой подушке, на этой утешительной мысли, Юра снова уснул. Поезд подходил к Харькову…

И вот уже Юру будит Наполеон. Кажется, он говорил что-то весёлое — про то, что можно всё на свете проспать и в результате заехать в Индию или в Африку. Юра мычал, отнекивался и даже брыкался, словно ему было лет пять и перед ним был не Наполеон, а папа или мама. Наполеон стащил его с полки, поставил на пол, сунул в руку портфель и благополучно ссадил в родном городе.

…А с третьей полки общего вагона спрыгнул другой — совсем уж недисциплинированный — мальчик, ехавший не только вопреки установлениям МПС, но и воле старших. Спрыгнул с третьей полки, а потом и с поезда — тоже на перрон южного городка…

В полусонном-полубольном виде Юра заявился домой. Но, наверно, он всё же не был так сильно болен, раз позволил себе уже известную выходку: достал из портфеля засохшие ромашки-лютики и, войдя в квартиру, прямо-таки упал на руки родителей ромашками-лютиками вперёд. Мол, как бы ни был я болен, а долг свой всё равно помню. Поехал собирать гербарий — вот вам, пожалуйста, гербарий. Как у Лёлика Смородинцева…

ДРИБЛИНГ ВОСПОМИНАНИЙ ЗАВЕРШИЛСЯ. НЕВИДИМЫЙ МЯЧ ВЕРНУЛСЯ НА ТО САМОЕ МЕСТО, ОТКУДА ОН НАЧАЛ СВОЙ БЕГ.

С улицы доносился знакомый вечерний шум — аккомпанементом к приятной мысли: вот я и дома. О плохом думать не хотелось.

Что там за окном — не видно, а догадаться можно.

С кем-то поздоровался Терновский — то ли куда-то пошёл, то ли вернулся. Вернулся — хлопнула дверь. В неизвестном направлении двинул со своей мамашей Славик. Лихо он на неё покрикивает! Сосед сверху окликнул своего друга:

— Евгеньич, забьём?

— Забьём, Тургеньич.

Не видно, но почему-то ясно: Тургеньич только что вышел на балкон, причём в майке и с папиросой, а Евгеньич — тот уже давно сидит на балконе. Отдыхает — не вечно же «вино, кино и домино».

Матильда кричит своё:

— Бишка, фу!

— Ладно, батя, всё путём. — Это Толик.

Снова подала голос Матильда — снизошла до кого-то. В словах, как всегда, изумление, что собеседник — круглый идиот, не понимает простых истин. И вдруг:

— Какой же ты трусишка!

Небывалая интонация. Необычная заботливость в голосе, а потом — сильное волнение:

— Эй, как тебя!.. Вернись, кому я сказала! Эй! Послушайте… Товарищ Черновский! — это она, наверно, уже Косте.

Юра быстро оделся и сбежал вниз. Матильда бросилась к нему:

— Здесь только что был сын Черновского.

— Терновского? — переспросил потрясённый Юра.

— Ну да. Робкий такой мальчик…

— А почему вы думаете, что это его сын?

— Ты что, полагаешь, что я сумасшедшая или слепая? Мальчик — копия отца.

«Никакая не копия, — подумал Юра. — Худенький, тёмный. А Костя — вон какой, и светлый. Разве что брови. Да ведь рано ему ещё приехать. Да и вообще чепуха какая-то!..»

— А сам Терновский дома? — спросил Юра.

— Только что вернулся.

— Он что, сына видеть не захотел?

(«Какого сына! Что я говорю?..»)

— Ещё бы не захотел! — возмутилась Матильда. — Да ведь они столько лет не виделись!

Вот как, оказывается, можно просто и вскользь говорить о таких важных вещах! Странно, что она про это знает. Юра-то думал, что она ничего дальше своего носа и носа своей таксы не видит.

— Почему же он ушёл?

— Вот что, Юра! (Ничего себе, она моё имя знает!) — рассердилась вдруг Матильда. — Не морочь мне голову. Ты сам прекрасно знаешь этого мальчика. Он и о тебе спрашивал. Один идти к отцу то ли боялся, то ли стеснялся, я знаю? Постоял у двери и ушёл.

Такая вот чепуха…

Вокруг уже понемножку собирался народ.

Им-то, им-то что — всем этим любопытствующим гражданам — здесь надо? Это же всё его, Юры Голованова, заботы, его кровное дело. Они-то тут зачем?..

— Товарищи! Терновский пока ничего знать не должен. Не надо волновать человека. Мы обязаны найти его сына.

Эту проникновенную заботу выказал Евгеньич.

А Матильда — та вдруг вообще скомандовала: