Эдуард Шим - Сказки, найденные в траве

Продираешься через ельник, а молодые ёлочки колются:

— Не трогай нас!

— Подумаешь, тихонечко задел.

— И тихонько не задевай. Мы свою одёжку бережём.

— Да что за одёжка у вас такая особенная?

— Иголки наши зелёные — не листья. Не меняются каждое лето.

— Так что?

— Вот выросла свеженькая еловая лапка, а иголки на ней сменятся только через семь лет.

— Да, это не скоро.

— Вот и приходится беречь!

Стараемся вдвоём с приятелем Санькой — собираем орехи. Одному собирать неловко: орешник высокий, не допрыгнешь. А тут я хватаюсь за ветку, нагибаю её к земле, а Санька обрывает орехи. Сразу двумя руками действует.

Я говорю:

— Ты прямо как белка!

— Нет, — говорит, — белки хитрей работают.

И впрямь: попадаются нам кусты, где ни одного полного орешка нету. Все пустые.

Белки обобрали куст. Хорошие орехи унесли, а пустышки нам оставили.

Пустой орех от полного — который с вкусным ядрышком— никак не отличить. Висит на ветке такой же коричневый, такой же лоснистый, в таком же кружевном воротничке.

И только когда сорвёшь, то почувствуешь, что он подозрительно лёгонький.

Раскусишь — а внутри ядрышка нет, одна труха...

Да, Санька, пожалуй, правду говорит про белок.

Он хитрый, Санька, удивительно хитрый. Но всё равно обманывается, рвёт сейчас пустые орехи. Сердится, когда раскусит.

А белки, что побывали на этом кусте, не обманывались. Они спокойненько отличали пустой орешек от полного. Не рвали, не взвешивали, не раскусывали. Будто видели сквозь скорлупу...

Насквозь видели.

Вот где хитрость-то!

Вы, наверно, замечали — все деревья в лесу спокойно стоят, веткой не шелохнут. И только одна осина трепещется. Дохнёт самый незаметный ветерок — и уже завертелись, засуетились листья.

Они подвешены на длинных черешках. Будто на гибких ниточках. Будто нарочно сделаны как флюгер — ветер ловить.

Я смотрю: совсем нет ветерка на поляне. Только нагретый воздух поднимается от травы.

И от этого поднимающегося воздуха осина волнуется. Листья играют, дрожат, поворачиваются...

А когда настоящий ветер дунет, вся осина прямо закипит! Побелеет от страха!

Дедушка говорит: это дерево хрупкое, слабое. Может, оттого и страшно ему?

Вот начались холодные ночи, уже туманы дымятся. Уже утром поникшую траву обсыпает инеем, будто солью.

Молодые осинки сделались такие пёстрые — и в жёлтых пятнах, и в красных, и в оранжевых... Дрожат, трепещут.

Как будто кричат:

— Ой, мамоньки! Осень пришла!

Едет по лесу телега, подпрыгивает, стучит колёсами по корням.

— Н-но!.. — сердито покрикивает дедушка.

В телеге трясутся новые плетёные корзины. Такие громадные, что я в каждой из них помещусь с головой.

Въезжаем в березняк. Тут просторно, светло. Половина листьев уже осыпалась. А они всё падают, падают... Птица качнёт ветку — и потекли с неё листья.

— Тпр-р-ру!.. — командует дедушка. — Приехали.

У берёзовых корней растут грибы-опёнки. Их много, растут целыми семьями, толпами. И все красавцы: как будто в солнечном загаре, как будто в весёлых веснушках. Края шляпок растрескались и завиваются колечком.

Все другие грибы — подосиновики, грузди, рыжики — дедушка собирает осторожно. Срезает ножичком. А опята он вырывает с корнем! С треском! Прямо десятками...

Я-то знаю, отчего он их не любит. Оттого, что они вредители. Нападают на больное дерево и губят его. И дедушка их собирает так, будто воюет с ними.

Вечером мы созываем гостей, мама жарит наши грибы в сметане. Полны на столе сковородки! Гости не нахвалятся опятами. Но дедушка не ест, молчит.

Лишь когда очищены сковородки, дедушка веселеет.

Я его понимаю. Мы с ним перемигиваемся: отомстили-таки!

Бабушка говорит:

— Завтра пойдём по клюкву. Готовься.

А чего тут готовиться? Я теперь не новичок. Всякую ягоду собирал: и чернику, и малину, и бруснику. Есть у меня корзинка для ягод и маленький кузовок-набирушка. Наполнишь его — высыплешь в корзину. Опять наполнишь — опять высыплешь.