Ульф Старк - Мой друг Перси, Буффало Билл и я

«Ковчег Уффе и Перси» — написали мы сбоку.

— Они нам еще спасибо скажут, — радовался Перси.

— Ага, и упомянут нас в «Первой книге Улиток», — сказал я.

Гроза разразилась после обеда. Хотя напольные часы показывали всего пять, в доме стало совсем темно. Но бабушка не позволяла нам зажечь лампы — она считала, что электричество притягивает молнию.

— Пустое суеверие! — заявил папа. — Этому нет никаких доказательств.

Но зажечь свет нам все равно не разрешили.

А маме, которая готовила ужин, было велено не петь в кухне.

— Господи, уж не думаете ли вы, что мое пение притягивает молнии? — рассердилась мама.

— Никогда нельзя знать наверняка, — ответила бабушка.

Мама хмыкнула и стала напевать себе под нос песенку «Тучки дождевые».

Бабушка боялась грозы. С самого детства. С тех пор, как однажды шаровая молния, словно пылающий клубок, влетела к ним в дом, сделала пару кругов над обеденным столом, опалила хвост кошке и выскользнула наружу — так же внезапно, как и появилась.

— Представляете — просто страх! — вспоминала бабушка.

Она сидела на диване, сжав руки, и, казалось, еще больше постарела — даже морщин прибавилось. А где-то там внутри за всеми морщинками пряталась испуганная девочка, в глазах которой отражался шипящий огненный шар. Папа присел рядом. Положил руку бабушке на колено, чтобы ей было не так одиноко, и попытался объяснить всё про электричество, электроны, разряды и громоотводы.

— А ты, Ульф, знаешь, кто изобрел громоотвод? — спросил он меня.

— Франклин Рузвельт.

Конечно, я знал правильный ответ, просто захотел пошутить. Но никто не рассмеялся.

— Бенджамин Франклин, — поправил меня папа. — На крыше школы есть громоотвод, так что тебе, мама, нечего бояться.

Папа надеялся, что научные сведения помогут бабушке успокоиться.

Но ошибался.

— А кухонная дверь надежно заперта, Курт? — встревожилась бабушка.

— Мама, ты уже два раза спрашивала. Ничего нашей крыше не сделается. Гроза далеко.

— Но она приближается, — вставил я. — Я уже успеваю досчитать до десяти.

Я считал, сколько времени проходит между вспышкой молнии и разрядом грома — если это делать всё время в одном и том же темпе, можно определить, как далеко опасность.

Я старался считать помедленнее, чтобы напугать бабушку.

Мы с братом всегда так делали. Но теперь он вырос, и на грозу ему было наплевать. Он лежал на кровати и при свете фонарика читал комиксы.

А мы с Перси несли вахту у окна. Вот еще раз блеснуло, но уже слабее.

— Смотри, бабушка, какая молния! — крикнул я.

Я стал считать медленно-медленно, так что успел досчитать лишь до пяти.

— Теперь гроза всего в пяти километрах!

Не знаю, почему мне так нравилось пугать бабушку. Может, потому, что она обычно была такая спокойная. Погруженная в свой собственный мир, она сидела на стуле у окна и казалась тихой и недоступной в мягком облаке сигаретного дыма. А сегодня, когда самому было тошно, мне словно легче становилось, когда я пугал бабушку.

— Скоро она и до нас доберется!

И тут в самом деле сверкнула страшная молния. Она прочертила на темном небе ослепительный зигзаг, словно это Зорро вырезал букву «Z» концом своей шпаги. И вскоре раздался удар грома — такой, что стекла задрожали.

Бабушка закрыла глаза руками.

— Вот это да! — заорал я. — Ого-го, какая молнища!

— Ух ты черт! — пробормотал Перси с искренним удивлением.

И тут из мастерской вернулся дедушка; мы не слышали, как он пришел. Он остановился на пороге, с полей шляпы капал дождь. Дедушка был страшно сердит.

— Зачем вы пугаете бабушку, негодники! — гаркнул он. — Прекратите сейчас же!

Казалось, ему хотелось самому присесть рядом с бабушкой, взять ее за руку и отогнать ее страхи. Но на его месте сидел папа.

— Не бойся, Эрика, — только и сказал дедушка.

— Бог обо мне позаботится, — ответила бабушка. Тут в меня словно бес вселился.

— Бог! — выкрикнул я. — Да с чего ты взяла, что он станет о ком-то заботиться? Этого от него не дождешься! Ну скажи, дедушка, как можно было дать человеку такое дурацкое имечко — Готфрид? [8] Имя Готфрид переводится как «божественное спокойствие».

— Так ты, значит, считаешь его дурацким? — спросил он.

— Да! Потому что Богу наплевать на мир и покой, он знать не желает никакого спокойствия, — сказал я.