Клавдия Лукашевич - Дядюшка-флейтист (сборник)

– Что же, ты его, надеюсь, отчитала как следует?

– Конечно! Так на него накричала, что в другой раз не засвистит.

– Это ужас, что за народ нынче! Им делаешь благодеяние, поишь, кормишь, даешь угол, а они норовят на шею сесть. Неблагодарные!

– А эта глупая девчонка изволит восхищаться, говорит: «Хотите, Липочка, я его попрошу еще сыграть?» – передразнивала девушка Наташу.

– О! И доберусь же я до нее! Да как ты смеешь?! Становись сейчас в угол! Вот наказание! – сердилась Марья Ивановна.

Наташа заплакала и стала в угол.

– Петр Васильевич, – жаловалась вечером мужу Марья Ивановна, – потрудись приказать твоему братцу-флейтисту не разводить в моей квартире концертов… От них только голова трещит… Да вели Наталье язык за зубами держать. Очень она дерзка становится! Измучили они меня!

Петр Васильевич по обыкновению молчал, хмурился, и лоб его все глубже и резче прорезали морщины.

С тех пор Марья Ивановна и Липа называли Николая Васильевича не иначе как «дядюшка-флейтист». И с какой насмешкой произносилось это прозвище!..

Николай Васильевич не выдержал гнета и сорвался. Случилась беда. Вернулся он как-то из лавки в необыкновенно веселом настроении; сначала что-то бормотал сам с собою, потом стал петь, смеяться и, шатаясь, заговаривал с Марьей Ивановной.

– Да вы пьяны?! – закричала та вне себя. – Вон! Сейчас же вон! Чтобы духу вашего здесь не было!

– Куда ж я пойду? Извините!.. Вы не беспокойтесь, Марья Ивановна! Мне некуда идти… И не пойду! Конечно, я немножко… Вы извините, – бормотал Николай Васильевич, затем лег в кухне на полу и тотчас же заснул.

Марья Ивановна очень сердилась и требовала, чтобы муж прогнал брата. Но потом дело как-то затихло. Петр Васильевич уговорил жену простить Колю, а того сильно пристыдил.

Наташа перетрусила не на шутку. После того случая она долго молча смотрела на Николая Васильевича – с укором, печально и серьезно.

Наташа заболела. Случилось это как раз на именины Липы, когда Петровы ждали гостей.

Девочка металась в жару; ее голову нестерпимо ломило, глаза слипались, ноги подкашивались; она то прислоняла больную голову к спинкам стульев, то ложилась на диван и смотрела на всех страдающими воспаленными глазами.

– Не беда! Поправится! – говорила тетка. – Наталья, иди-ка, ляг в кухне на сундук. Там тебе будет спокойно.

– Машенька, ты бы ее малинкой попоила да прикрыла потеплее, – заикнулся было Петр Васильевич.

– Без тебя знаю, – оборвала его жена.

Наташа ушла в кухню и легла там на сундуке.

– Николай Васильевич, знайте, если вы сегодня выпьете хоть одну рюмку водки, я вас немедленно выгоню! – сказала расфранченная Марья Ивановна, выходя в кухню.

Николай Васильевич промолчал и с беспокойством взглянул на Наташу.

Наступил вечер. Собрались гости. В гостиной слышались говор, смех, музыка. Там играли в карты, угощались; Липа отчаянным сопрано пела свое «Люди добрые, внемлите…»

Марья Ивановна беспрестанно выбегала в кухню и кричала на Николая Васильевича:

– Вымыли посуду? Как вы долго возитесь! Давайте сюда… Экий тюлень! Ставьте самовар!

Она вырывала полотенце из рук Николая Васильевича и сердито перетирала стаканы и чашки.

Наташа лежала на сундуке и стонала. Музыка, пение, крики и стук отзывались в ее больной головке, как тяжелые удары молотка.

– Николай Васильевич! – окликала она, как только тетка скрывалась из кухни.

– Что, Наташенька?.. Что?.. Попить хотите?.. Да? – спрашивал тот тревожно, нагибаясь к девочке.

– Николай Васильевич, слышите?! Это Липа «При-ер дивиер» играет. А кто булками обносит гостей? Ой, как голову больно! Дайте попить…

– Сейчас, Наташенька, сейчас, милая… Я вам чаю с лимоном налью… Тетя не увидит… Пейте…

Дрожащими руками он приподнимал стриженую головку и бережно поил девочку.

– Николай Васильевич, подойдите ко мне… – через несколько минут снова звала Наташа. – Я боюсь, боюсь тети Маши…

Николай Васильевич подходил, с нежной лаской нагибался к больной и гладил ее по голове.

– Не бойтесь никого… Я тут, с вами… Вас не обидят. Может, головку примочить? Да? – спрашивал он, и глаза его застилались слезами.

– Дайте мне руку, – Наташа горячими, сухими ручками ловила руку дяди и прижималась к ней пылающей щекой. – Так хорошо! – шептала она и закрывала глаза.

Что было хорошо, Николай Васильевич не знал; может быть, именно то, что ребенок впервые не чувствовал себя одиноким.