Эдуард Шим - Жук на ниточке (сборник)

– Кто говорит – это бабочка, кто говорит – утёночек, а мне чудится, что это мышь. Я мышей много видел. Жёлтые попадаются, в этакой светлой шёрстке. Шёрстка невкусная.

– Интересно, – сказал Енотик.

Спустился он с берега, в воду соскочил.

Плюх-плюх! – добрался до цветка.

Чап-чап! – съел его быстренько.

И назад воротился.

– Ну что – это бабочка была? – спрашивает Ёжик.

– Утёночек? – облизывается Лисёнок.

– Мышь? – недовольно спрашивает Волчишко.

Подумал Енотик, вздохнул и говорит:

– Не знаю.

– Да ты же ведь съел!

– А не разобрал я…

– Как же ты ешь-то не разобравши?!

Почесал Енотик живот, опять вздохнул:

– А нам, енотам, всё равно. Хоть бабочка, хоть птичка, хоть мышка, хоть что хочешь. Мы всё подряд едим. Чего уж тут разбирать-то!

Кукушка, Кукушка, скажи – сколько лет, сколько зим я на свете проживу?

– Ну вот, опять спрашивают. Ох, надоели! Нет, чтобы на заре подняться, в лес пораньше прийти… Утром я без остановки кукую, тыщу раз подряд. Всем бы по целому веку хватило!

Лежу в траве. Прямо передо мной – лохматые шапочки одуванчиков.

А на них садятся пчёлы.

Прилетает пчела быстро, вёртко. Шлёпнется на цветок и давай по нему кружить, лепестки пересчитывать.

– Пчела, откуда у тебя штанишки жёлтые?

– Это не штанишки. Это корзиночки. Я туда корм складываю – цветочную пыльцу.

Улетает пчела с одуванчиков тяжело, неповоротливо. Трудно ей. Но всё-таки тащит полные свои корзиночки, старается…

Я пчёл всегда боялся. Вдруг ужалит?

А теперь не боюсь.

Если пчелу не трогать, и она тебя не тронет.

– Правда ведь, пчела?

– Не трону… Неохота мне нападать. Если ужалю, сама умру. Такая наша судьба пчелиная…

– Нет, ты живи! Долго живи!

– Не дано мне долгой-то жизни… Вот сёстры мои, которые осенью родятся, до будущей весны доживут.

– А ты?

– А я летом родилась. Работаю много. Видишь – крылышки обтрепались, шёрстка повытерлась.

– И сколько же тебе жизни отпущено?

– Чуть побольше месяца. Всего-навсего!

Все мои напасти, братцы, начались в конце весны.

Уже черёмуховый снег на землю осыпался, птицы уже свили гнёзда и начинали примолкать; у врагов у наших – волков да лисиц – народились щенки, а мы, зайчата-настовички, давно подросли, осмелели и сделались совсем похожими на взрослых красивых зайцев.

Было утро, и я собирался где-нибудь залечь подремать. Я только что побывал на деревенском поле, позу́брил там клеверку – такого мокрого, холодного от росы, приятного – и теперь ковылял не торопясь вдоль опушки. Эх, думаю, зайду сейчас в лес, доберусь до тёплой песчаной гривки и залягу под кустом – таково-то хорошо! Подрёмывай весь день…

Но не тут-то было.

Вдоль опушки тянулась человечья заброшенная тропка. Наверно, когда-то люди на водопой тут ходили. Перескочил я через эту тропку, и вдруг моя задняя лапа провалилась – щёлк! – ударило меня, и сунулся я носом в траву.

Хочу прыгнуть, дёргаюсь, а лапу кто-то цапнул и держит. Хоть я и храбрый зверь, но тут у меня в глазах помутилось… Кабы знать, кто схватил, может, не так страшно было бы. А то ведь непонятно, кто тебя держит, и от этого – самый ужасный ужас.

Дёрнулся я что есть сил – подалось. Комок земли вывернул, лапу вытянул, а на лапе-то, батюшки мои…

Это я уже после узнал, что у меня на лапе было. А тогда – ещё сильней настращался.

Висит на лапе чёрное, круглое, переплетённое, будто кривые сучья. Вроде бы неживое, а лапу зубами холодными закусило!

Оказывается, это был, братцы, капкан. Когда люди хотят Волка изловить, Росомаху или там ещё кого, то прячут в разных местах капканы.

Это страшные и непонятные штуки. Сидят, как мёртвые, но, если дотронешься, – вдруг оживают, защёлкивают свою пасть и держат тебя до прихода человека…

Так мой капкан, братцы, был для Крота поставлен. Когда-то шёл на тропке человек, заметил кротовую нору и спрятал в неё капкан. А потом или забыл про него, или не смог это место найти. Нора кротовая осыпалась, травой заросла, сверху ничего не видать… Но капкан-то всё равно сидел под землёй настороженный – ждал-поджидал…