Анна Сьюэлл: Черный Красавчик (с иллюстрациями)

После того как случилась эта страшная история, моя мать никогда не приближалась к ручью, у которого погиб РобРой.

А несколькими днями спустя мы услышали протяжный звон церковного колокола. Выглянув за ворота, мы увидели старый черный экипаж, обитый черной тканью и запряженный черными лошадьми; за ним двигался другой экипаж, и еще, и еще. Все они были черными, а колокол все звонил и звонил. Молодого Гордона везли хоронить на церковное кладбище. Ему теперь уж не ездить верхом. Что сделали с Роб-Роем, я так никогда и не узнал, но я знаю, что причиной всему стал несчастный маленький заяп.

Я вырастал в красивого коня, шкура у меня залоснилась, сделалась мягк/эй и упругой. Я был черного цвета с белым как бы чулочком на одной ноге и с очень славной белой звездой во лбу. Окружающие считали меня красавцем, а хозяин говорил, что меня продадут не раньше чем в четыре года. Хозяин сказал:

— Подростки не должны работать как взрослые, и жеребенку нужно дать окрепнуть, а уж потом он может работать как настоящий конь.

Когда мне исполнилось четыре года, на меня приехал взглянуть мистер Гордон. Он внимательно осмотрел мои глаза, рот и ноги, тщательно ощупал меня, потом меня провели перед ним шагом, рысью и заставили проскакать галопом.

Мистер Гордон остался мной доволен и сказал:

— Отличный будет конь, если его как следует объездить.

Хозяин ответил, что сам будет объезжать меня, потому что не хочет, чтобы меня запугивали или били.

Мы не стали терять времени, и уже на другой день началось мое обучение.

Возможно, не всем известно, как объезжают молодых коней, поэтому я опишу это.

Конь должен приучиться ходить в упряжке и под седлом, возя на спине седока: мужчину, женщину или ребенка — именно так, как они пожелают, беспрекословно исполняя все их приказания.

Кроме этого, конь должен привыкнуть к хомуту, шлее и прочей упряжи, стоять смирно, пока его запрягают, привязывая к повозке или коляске, так что он, двинувшись, обязательно потянет ее за собой; будет ли он двигаться медленно или быстро — зависит от воли кучера. Конь не должен шарахаться от неожиданностей, кусаться, лягаться, не должен своевольничать, а должен всегда слушаться хозяина, как бы ни устал или проголодался, и, что труднее всего, когда на него надета сбруя, он больше не может ни взбрыкнуть от радости, ни прилечь от утомления.

Меня уже давно начали водить шагом по межам и по аллеям, и я знал, что такое недоуздок, однако теперь мне предстояло научиться носить удила и узду. Хозяин, по своему обыкновению, вначале угостил меня овсом, потом, приговаривая ласковые слова, вложил мне в рот мундштук и взнуздал. Как это было противно! Кто не имел дела с мундштуком, тому трудно вообразить, что это за гадкое ощущение: во рту кусок холодной, неподатливой стали толщиной в мужской палец, он лежит на зубах, придавливая язык, а концы торчат из углов рта, они закрепляются ремешками, охватывающими голову, стягивающими морду, не оставляя ни малейшей возможности избавиться от этой отвратительной твердой штуки. Ужасно! Просто ужасно! По меньшей мере, я так воспринял взнуздывание. Однако я знал, что мою мать запрягают с мундштуком, и всех других взрослых лошадей тоже, поэтому и я, при помощи вкусного овса, ласковых поглаживаний, добрых слов и хорошего обхождения хозяина, привык к удилам и узде.

Затем настал черед седла, но это было уже терпимо. Старый Дэниэл придержал меня за голову, а хозяин с большой осторожностью положил седло на мою спину и затянул подпруги, не переставая похлопывать меня и говорить со мной ласковым голосом.

После этого мне дали овса и немного поводили в сбруе; это повторялось день за днем, пока я не привык ожидать и угощения, и оседлывания. Наконец, в одно прекрасное утро хозяин сел в седло, и мы сделали круг по мягкой луговой траве. Ощущение было весьма странное, хотя, с другой стороны, я испытал и некоторую гордость за то, что везу хозяина. Хозяин стал ежедневно выезжать на мне, и скоро я к этому привык.

Нелегко мне далось и первое знакомство с железными подковами: сначала было очень трудно привыкнуть к ним. Хозяин сам отвел меня в кузницу, опасаясь, как бы мне не причинили боль или не напугали. Кузнец поочередно поднимал мои ноги и подчищал копыта. Было это совсем не больно, и я спокойно стоял на трех ногах, пока он работал над четвертой. Покончив с копытами, кузнец взял кусок железа, выгнутый в форме копыта, надел его и прочно прибил гвоздями, чтобы хорошо держалось. Ноги сделались неуклюжими и тяжелыми, но прошло время — и я привык к подковам.