Игорь Минутко: Мишка-печатник

— Дмитрий Иваныч! — Из дальнего угла коридора прилетел голос наборщика Яши Тюрина. — Еще одна дверь заперта. И там, за ей, вроде кто-то стонет.

Вместе со всеми побежал на голос Яши и Федя. Рабочие столпились у двери, обитой железом, с золоченой ручкой.

— Тише! — крикнул Яша, и Федя увидел, как бледно и испуганно его лицо с черной прядкой волос, упавшей на потный лоб.

Стало тихо, и за дверью явственно послышался шорох, потом вроде вздохнул кто-то.

— А ну, ребята! — приказал дядя Петя. — Навалимся!

Дверь долго не поддавалась, скрипела, визжали петли, от ударов сыпалась штукатурка. Наконец хряснул замок, дверь не спеша открылась. И тут же возглас изумления вырвался у всех — в углу низкой комнаты с единственным узким окошком под потолком лежал молодой бурый медведь с маленьким серебряным кольцом в носу. От металлического ошейника шла цепь, прикрепленная к вделанному в стену крюку. Медведь поднялся, мотнул головой и прорычал тихо и так жалобно, что у Феди что-то задрожало внутри.

— Сволочи, — сказал Яша. — Драпанули, а зверя с голоду помирать бросили.

— Точно! Совсем, видать, отощал.

— Ишь, бедняга. Как бока у него ввалились!

Люди говорили, а медведь смотрел на них черными внимательными глазами. В них не было ни злобы, ни страха, ни ярости, В них была просьба. Казалось, глаза медведя говорили; «Помогите мне».

— Его б накормить, — сказал дядя Петя. — Что он ест, интересно?

Федя вспомнил, что у него в кармане ломоть черного хлеба и три вареных картофелины — мамка в дорогу дала. Федя робко, осторожно, на цыпочках подошел к медведю, достал сверток и протянул его к мохнатой морде. Две лапы проворно схватили сверток, отлетела в сторону бумага, и послышалось довольное чавканье.

— Гляди, жрет!

— Во уписывает, лохматый!

— Похоже, давно во рту маковой росинки не было.

Рабочие развеселились, отдали Мишке все, что у них было съестного. Медведь наелся, выпил из ведра воды и головой замахал — надо полагать, благодарил за угощение. Тут он показался Феде совсем не страшным, и Федя подошел к Мишке и легонько погладил его впалый бок. В ответ медведь тронул мальчика лапой осторожно и мягко и почему-то громко, со свистом вздохнул.

— Ручкой! — сказал Яша.

— Похоже. Все понимает.

Но, когда и Яша хотел погладить медведя, тот не очень громко, но предостерегающе зарычал.

— Ну и ну! — удивился дядя Петя. — Федюху одного признал. Однако будет с медведем возиться. Давайте кончать с домом.

Рабочие ушли, а Федя остался с Мишкой — гладил его, чесал за ушами. С этого момента и началась их дружба.

Вечером, когда барский дом опечатали, возник неизбежный вопрос: что делать с медведем?

— Может, кому из мужиков отдать? — предложил кто-то.

— Нет! — закричал Федя и обнял Мишку за шею, и Мишка, почуяв беду, тоже обнял мальчика.

— Ишь, — вздохнул дядя Петя, — дите совсем медведь-то. Что делать будем, товарищи?

Папка выручил — очень даже хороший папка у Феди!

— Не бросать же зверюгу, — сказал он. — Не виноват медведь за своих хозяев. Возьмем его в город. А там видно будет. Может, в какой цирк определим.

— Сейчас, пожалуй, найдешь цирк, — помрачнел дядя Петя.

Однако медведя отвязали, он сам послушно добрел за Федей до телеги, взобрался в нее (похоже было, это ему не в новинку) и всю дорогу сидел смирно, а потом заснул вдруг крепко-крепко…

Так помещичья утеха, ручной медведь из имения Вахметьевых, попал в типографию. Поселился он в маленьком сарайчике, ухаживать за ним стали Федя и наборщик Яша — его Мишка тоже вскоре признал.

Время было трудное, небывалое — гремела над страной великая революция, не до медведя рабочим типографии, и, может быть, вскорости отдали бы его куда-нибудь, ну в цирк, например, или в Московский зверинец. Но этого не случилось. И вот почему.

Однажды Федя привел Мишку в печатный цех. Просто так привел — пусть печатники поглядят на ручного зверя.

А надо сказать, что в то время часто выключали электрический свет и газеты печатать приходилось на ручном печатном станке, который для этого дела специально приспособили, при керосиновых лампах. Печатный ручной станок — приспособление нехитрое: колесо, как у колодца; повернет его рабочий, и на белом листе бумаги отпечатается газетный текст. Нехитрое-то нехитрое приспособление, а труда требовало много — нелегкое дело вручную газеты печатать, если, конечно, света долго нет. Бывало, с рабочих семь потов сойдет за смену.