Владислав Крапивин - Мушкетер и Фея. Повести

А Максим схватил болтик и приготовился отбиваться от разъяренного Транзи.

Но Транзя поднимался медленно. Из носа у него текли две тёмнокрасных струйки, а скула была голубая.

— Эт-то что?

По аллее спешила Римма Васильевна.

— Эт-то кто?

— Это он, — размазывая кровь по щекам, простонал Транзистор и локтем показал на Максима: — Псих! Кинулся со спины как бешеный…

— Та-ак! — сказала Римма Васильевна. — Рыбкин!

— Чего? — плюясь песком, дерзко сказал Максим. Он пучком травы оттер с колена красные Транзины капли. Потом выпрямился, отряхнул и надел пилотку. Он был победитель. Он все отстоял: и «Гнездо ласточ- ки», и болтик, и себя самого. А Транзя — гад, это все знают. И первоклассник в матроске подтвердит.

— Это ты устроил драку? — замороженным голосом спросила Римма Васильевна.

— Я! — сказал Максим. — Потому что он сам! Он ко всем первый лезет! Еще патруль…

— Я лез? — яростно крикнул Транзя.

— Он не лез! — сказали хором его приятели. Они наконец пришли в себя.

Сбегались на шум ребята. Подошла Роза Михаиловна.

— Не думала я, что Рыбкин такой фрукт, — сказала Римма Васильевна. И велела приятелям Транзи: — Отведите Витю, пусть умоется.

Транзя, шмыгая носом, пошел. Но через два шага оглянулся.

— Он железкой дрался! Поглядите у него в кулаке!

— Врешь! — крикнул Максим.

Римма Васильевна крепкими пальцами разжала его кулак и взяла болтик.

— Ах, вот оно что, Рыбкин…

— Но он врет! Он его сам отобрал! — отчаянно сказал Максим.

— А почему ты кричишь? Что это за разговор?! Что он у тебя отобрал? Ты до крови избил железным винтом члена нашего школьного патруля.

— Да неправда!

— Что еще неправда? Ладно, в школе разберемся.

Роза Михаиловна взяла вожатую под руку:

— Знаете, этот Транзин тоже не сахар…

— Разберемся, разберемся…

Они отошли на несколько метров, но Максим услышал, как вожатая говорит:

— Я с таким трудом привлекла Транзина к общественной работе, и если сейчас…

Максима обступили ребята.

— Он теперь тебе проходу не даст, — сообщил Мишка Стременко. Вера Ковальчук сказала:

— У тебя песок на спине. Постой, отряхну.

Тыликов пообещал:

— Я Ваське, брату своему, скажу. Если Траизя еще полезет, он ему вделает.

— У меня тоже есть брат, — сказал Максим. — Да я и сам, если один на один… Подумаешь, Транзя…

Римма Васильевна встала поодаль.

— Все сюда! Все ко мне! Едем домой! — громко восклицала она и хлопала над головой ладонями. Хлопки звучали, как выстрелы пистонного пистолета. На локте у вожатой висела желтая сумочка.

В ней лежал Максимкин болтик.

Когда автобус остановился у школы и третьеклассники высыпали на тротуар, Римма Васильевна велела встать в круг.

— В школу никто не заходит! Там идут занятия, нечего шуметь! Все отправляются по домам. Не забывайте, что послезавтра сбор! Особенно те, кого принимают в пионеры! Готовьтесь! Имейте в виду: у кого не будет белых гольфов и синих пилоток, на сбор может не приходить. Все разошлись! Рыбкин — за мной!

У Максима защемило сердце. Послезавтра — сбор. Все у него готово, и отглаженный галстук висит на специальных плечиках с круглой перекладинкой, чтобы не осталось складок. Да все это, видно, зря.

Вожатая маршировала по притихшим коридорам, а Максим с повисшей головой двигался следом. Они вошли в пионерскую комнату. Там было очень солнечно. Светился желтый лакированный стол, сверкали на тумбочке фанфары, сияли обручи на барабанах. Горячая искра горела на остром наконечнике знамени. Огненным светом полыхало это знамя и отрядные флажки. Настоящий праздник солнца и пламени!

Но это был не его, не Максимкин праздник. И Максим остановился в дверях, тоскливо обводя глазами солнечные стены.

Римма Васильевна дернула от стены пластмассовую табуретку и села у блестящего стола, спиной к окну. Положила перед собой сумочку.

— Что встал в дверях? Иди ближе.

Максим сделал несколько шагов.

— Не отворачивайся и смотри мне в лицо, когда я с тобой разговариваю.

Максим, чувствуя близкие слезы, поднял глаза. Он все-таки поднял. Но лица Риммы Васильевны не увидел. На фоне горящего солнцем окошка лишь темнел силуэт ее головы с кудряшками и острой пилоткой. А маленькие уши просвечивали темно-розовой краской.

— Я жду! — сказала Римма Васильевна.