Алексей Ельянов - Утро пятого дня

— Но это же неправда, — сказал Володька.

— Ну и что? Пусть не совсем правда. Вот сколько уж мы ходили с тобой по этой улице. До того знаем каждый дом, что даже скучно. Ничего в этой улице нет особенного, и это правда. А вот разговор такой у нас впервые. И теперь улицу эту я вижу по-другому. Я волнуюсь, думаю и чувствую не как всегда. Все скучные наши вышагивания я позабуду, а вот как мы идем сегодня — никогда. И это тоже правда, но уже такая, какая бывает редко, как в стихах. Когда я их пишу или только задумываю, мне кажется, что все-все впервые, и все так волнует, как будто первый раз целуюсь.

— Откуда ты знаешь, ты ведь не целовался, — улыбнулся Володька. Кажется, он и сказал это, чтобы только улыбнуться мне.

— И ты знаешь, Володька, — продолжал я с горячностью, — когда я фантазирую или сочиняю стихи, ко мне приходит такое чувство, будто я хорошо, по-доброму знаком со всеми людьми и даже со всей природой, даже с асфальтом, по которому мы идем. И тогда я ничего не боюсь. Эх, Володька, хватило бы только этого у меня на всю жизнь.

Я недавно написал одно стихотворение, оно как раз к разговору, хочешь — прочту? Вот послушай:

Володька хотел что-то сказать, но промычал неопределенно и вдруг спросил с горячностью:

— Тебе никогда-никогда не бывает скучно?

— Бывает, конечно. Только не очень часто.

— А что делаешь ты, когда тебе все-таки скучно?

— К друзьям иду или начинаю читать книгу. А ты?

— Знаешь, Лёпа, от книг черепушка болит. Я их читаю только перед сном. Не хочешь, да заснешь. А насчет друзей — ты ко мне, да я к тебе, вот и все друзья.

— А Кузя?

— Какой он мне друг! Разве что боксом заниматься.

Я посмотрел на Володьку. У него никогда не бывало таких грустных глаз и такой растерянности на лице. Только теперь я стал понимать — мы ведь прощаемся. Последние дни. Что будет дальше — неизвестно. Оказывается, какая бы ни была большая у нас группа и сколько бы ни было во всем училище ребят, Володька был всегда только моим другом, никто ему больше не был нужен. Почти никогда мы не разговаривали с ним всерьез, как сегодня, наших коротких полушутливых перемолвок бывало достаточно, чтобы хорошо понимать друг друга, подбадривать, если надо, быть вместе сутками и не скучать. Вместе нам все было нипочем: длинные дождливые вечера в колхозе, когда убирали картошку, толкотня в трамвае, компании незнакомых мальчишек — вместе нам было и уютно, и запросто, и надежно. И вот, оказывается, за три года у меня появились Дед, Андрей, весь наш кружок, Люба, а у Володьки никого, кроме меня. Я почувствовал себя виноватым.

— Слушай, Володька, хочешь, я тебя познакомлю с нашими кружковцами? Тебе будет хорошо, как мне, вот увидишь. Мы никогда с тобой не расстанемся.

— Что ты, Лёпа, какой из меня поэт. Ты уж только не зазнавайся, если станешь знаменитым, — грустно улыбнулся друг. — Мы лучше на мотоцикле будем ездить на рыбалку.

— Еще как, — сказал я.

— Посидим у костра, уху сварим, потолкуем, — сказал Володька. — Ты сразу стишок сочинишь.

Я верил и не верил, что это может быть, но так мне хотелось, чтобы это было, что я сказал:

— Давай поедем куда-нибудь за Зеленогорск, подальше.

— Можно и подальше, — согласился Володька. — Мотоцикл я куплю помощнее. Ездить, так уж ездить. В любую сторону и с ветерком.

— Это уж точно, — согласился я. — А вот мы и пришли.

Как всегда, дверь училища громко хлопала. Ее никто не открывал рукой или плечом, в дверь пинали или дергали за ручку что есть силы, а тугая ржавая пружина срабатывала, как всегда, на полную мощь.

Мальчишки орали, толкались, бегали друг за другом. Кто-то ошалело выскочил из училища и с маху налетел на какого-то парня в кепке и в длинном пиджаке. Оба свалились. Ремесленник вскочил на ноги первым, схватился за лоб. Обозленно наскочил на парня в кепке. Тот был маленький, узкоплечий — пиджак не по росту, должно быть, отцовский или старшего брата. В такой одежде когда-то ходил и я. Ремесленник схватил парня за грудь и стал трясти. «Вот нахал, — подумал я. — Сам свалил, а еще лезет». Я вспомнил, как в первые дни моей учебы, как только нам выдали новую форму, ко мне на лестнице, на железной нашей гулкой лестнице, привязался один вот такой из «старичков». Схватил за кожаный ремень, прошипел: «Снимай, ну?». Мы стали возиться. Хорошо, что подоспел Володька, оттолкнул «старика» так, что он покатился по ступеням. С тех пор мы и стали с Володькой друзьями.