Алексей Ельянов - Утро пятого дня

Выходят пацаны из столовой. Сейчас они свернут налево, в мастерскую. Туда скоро придет наш мастер.

Вот уже выполз из столовой худущий Завьялов. От сытости и тепла у него стало совсем темным широкое родимое пятно на лбу, над самыми бровями. Завьялыч жевал на ходу, щурил глаза и шмыгал носом. Он шмыгнул и для меня: мол, я на твоей стороне. Но сказал совсем другое:

— Вишь, как бывает, и сам погорел. — Это он припомнил мне недавний разговор о мщении в Лесопарке, когда я отказался от драки. Завьялов пнул передо мной хлипкую фанерную дверь, вошел в мастерскую.

Из столовки теперь выкатился толстый Колесников. Подошел, посоветовал с усмешкой:

— Ты его сразу хватай под мышки, он щекотки боится.

— Отстань, — сказал я.

— Или разбегись по коридору — и в живот. Забодай его, как только он покажется на пороге.

— Иди ты, Ванька, подальше. Сам знаю, что мне делать.

Иван ушел. Появился Володька. Довольный, невозмутимый, сильный. Неужели ни капельки не переживает? Неужели даже не предложит мне свою помощь?

— Слушай, Лёпа. Ни к чему все это. Может, не сегодня? Подловим его на улице после училища, хочешь?

— Шагай, шагай. Я и без тебя справлюсь.

Глаза мои сказали куда больше, чем слова. Володька опустил голову, шагнул в мастерскую.

Только теперь я понял, что стою на самом людном месте. Даже не знаю, почему я выбрал этот перекресток — напротив дверь столовой, справа и слева двери мастерских. Здесь нужно было встречать каждого бодрым видом или улыбкой, — мол, я спокоен перед боем.

А спокойствия как раз у меня и не было. Не было и смелости. Все больше я остывал. Глупыми уже казались мне слова вызова. Я даже готов был простить Ковальчука. Ведь он не нарочно, не просто так взял да плеснул: его обрызгали, испортили ему чай, а я еще тут сунулся со своей ухмылочкой. Конечно, трудно такое стерпеть. И я бы, может быть, не выдержал.

Я вышел в гардероб. Прошелся даже туда и обратно по улице, а когда вернулся, оказалось, что взяться за ручку и открыть двери в мастерскую, куда так просто и легко вбегал я много раз, нет у меня теперь ни сил, ни воли.

Собрался с духом, открыл. Увидел сразу все: и большие закоптелые окна, и стол мастера на деревянном постаменте, и ребят перед ним; они собрались в кружок и не заметили, что я вошел, как будто не было ничего интереснее анекдота, который рассказывал Иван Колесников; увидел я и Володьку, в стороне от всех, рядом с токарным станком.

Но самым приметным, самым отчетливо видимым был мой обидчик. Он стоял между верстаком, облокотившись на черные, сомкнутые губы тисков, даже слегка развалился в свободной расслабленной позе.

Я шагнул и пошел. Медленно-медленно переступали мои ноги. Справа был Ковальчук, слева все ребята моей группы. Я шел по такой прямой линии, в которой не было еще ни «за», ни «против», я мог еще свернуть и в ту и в другую сторону, пока шел между тем, что было справа, и тем, что слева, шел, как лунатик по карнизу: говорят, стоит только крикнуть негромко, и он упадет.

Упал молоток с верстака. Все обернулись, вздрогнул и поднял голову Ковальчук. Взгляды наши встретились, я положил руки на бедра, как это делают баскетболисты во время передышки, качнулся вправо.

Когда раньше на дуэлях говорили «сходитесь», то это означало, что в конце концов стреляющих будет разделять пятнадцать, а то и двадцать шагов. До Ковальчука оставалось всего три шага, и каждый должен был сделать я сам, потому что Ковальчук все еще форсил передо мной своей выдержкой, уверенностью и силой. Или, может быть, он рассчитывал, что я подойду и бледными, пристыженными губами прошепчу слова прощения.

Нет, я этого не сделал. Драться, так драться. И раз нет иного выхода, нужно бить первым и наверняка. Важно только не спугнуть противника до удара. Я его не спугнул, я держал руки на бедрах до последнего мгновения. А потом быстро, с приседанием выбросил правый кулак. Я метил в квадратную большую челюсть. Не попал. Удар пришелся в грудь.

Ковальчук сгреб меня в охапку, сжал мои руки, приподнял над полом, и теперь все, что оставалось мне делать — дергаться, мотать головой и пинать его ногами. Должно быть, я громко и зло кричал.

— Ты чего это, шкет, влез к нему в лапы?! — услышал я окрик мастера. Его рука сердито дернула меня за ухо. Ребята засмеялись, загоготали. Я изо всех сил вцепился в руку мастера:

— Пустите!

— С кем ты драться надумал? — спросил мастер. — Ай, моська, знать, она сильна…

Ребята снова загоготали, а я не мог вынести этого, выскочил из мастерской и громко хлопнул дверью.