Дарья Донцова - Амулет Добра

– Наряжаться? – переспросила Марсия. – Мне послышалось другое, пообижаться.

– Это тоже про Капу, – зачастила Антонина, – вечно она губы надувает, если я у нее браслетик беру.

– Не-е-ет, – уперлась Марсия, – не ври! Я на всю жизнь на Куки обиделась! Никуда не пойду! Точка!

Мафи чуть не зарыдала от отчаянья, а еще ей очень хотелось отшлепать Куки, приговаривая: «Не всегда надо говорить правду, порой кривда лучше». И что теперь делать? Марсия ведет себя отвратительно, но и Куки не лучше! Почему и та, и другая не думают о беде, которая вот-вот грянет над Прекрасной Долиной? Отчего их волнуют только собственные переживания?

Черчиль всплеснул лапами.

– Марсия, дорогая, речь шла не о тебе, ты ни на кого не обижаешься! Сие невозможно.

– Почему? – надулась еще сильнее Марсия.

– Ты же Королева, – пояснил Черчиль, – а монаршие особы никогда не таят обид.

– Почему? – удивилась Мафи. – Они же люди.

– Нет, солнышко, они императрицы, – пустился в объяснения хранитель архива и библиотеки. – Чем королева отличается от простой собаки? Самодержица не может дать волю эмоциям, она не станет орать, ругаться, скандалить, дуть губы, как… ну… как…

– Мопсиха Роза, – подсказала Муля, – вот она вразнос идет по любому поводу. Королевы всегда демонстрируют хорошее воспитание, ласковы с окружающими…

– Королева может велеть отрубить Куки голову, – выпалила Матильда, – но она отдаст приказ с улыбкой, не нервничая, сохраняя хорошие матеры.

Мафи зажмурилась. Боже! Что делать, если Марсия сейчас навесит на морду приветливое выражение и нежно прощебечет: «Отрубите Куки голову вместе с ее чересчур правдивым языком»?

– Если Императрица обижается на подчиненных, то она не монархиня, а мопсиха Роза, которая читать не умеет и учиться не хочет, – добавили Че и Ге.

Мордочка Марсии приобрела задумчивое выражение. Пару минут она стояла молча, потом вдруг радостно улыбнулась.

– Уважаемые подданные, нам пора в путь.

Мафи уронила свой рюкзак. Вот это метаморфоза. Марсия никогда не смеется, постоянно ходит с кислым видом, и вдруг!

– Мафи, – крикнул из коридора Черчиль, – ты где?

Самая младшая сестра подхватила рюкзаки, забросила их на спину, поспешила во двор и вдруг ощутила, что кто-то смотрит ей вслед. Мафи обернулась. На пороге дома, взявшись за руки, стояли Муля и Зефирка, они были такими серьезными, что у Мафи в груди стало холодно.

– Никогда не смотри на тех, кто остается, – шепнула Антонина, – им очень тяжело.

– Нам хуже, – вздохнула Мафи, – мы отправляемся в поход, а они остаются дома.

Чихуахуа похлопала ее между ушами.

– Тем, кто ждет своих близких, ушедших на борьбу со злом, или тем, у кого родные болеют, очень и очень непросто. Они никак не влияют на ход событий, им остается только ждать. Поверь, Мафи, лучше болеть и сражаться самому, чем знать, что кто-то из твоих любимых поражен недугом или идет на врага, а ты ему ну никак помочь не можешь.

– Она когда-нибудь убирает в доме? – чихнула Куки, входя в захламленную комнату.

– Последний раз бабушка брала веник, когда родила папу, – ответил Че.

– А сколько лет вашему отцу? – поинтересовалась Мафи.

– Не знаем, – хором ответили черепашки.

Потом Ге протянул:

– Папочка женился, когда люди еще в каретах ездили. Он нам рассказывал, как его чуть было повозка не задавила, когда он на свою свадьбу спешил.

– Зоя! – крикнул Черчиль.

– Там кто-то есть? – спросил скрипучий голос.

– Да, – ответил мопс.

Темная занавеска, висевшая между буфетом и книжным шкафом, зашевелилась, на пол посыпались комья пыли. У Мафи зачесалось в носу, она изо всех сил постаралась сдержаться, но в конце концов не выдержала и оглушительно чихнула.

– Зараза в доме! – загудела большая черепаха, выходя в гостиную. – Вы кто? Зачем привели сюда особь с аппендицитом? Я заболею! Уходите.

Мопс решил не обращать внимания на слова хозяйки.

– Здравствуйте, Зоя, это Черчиль.

Черепаха повернула голову.

– Чирий? Только прыщей мне не хватало. Откуда вы взялись? Таких черепашат я еще не встречала. Где ваши панцири? Неприлично ходить голыми. Ох уж эта молодежь! Ну и порядки теперь. Помнится, в одна тысяча двести десятом году меня бабушка наказала за то, что я положила ей в салат пукательную травку. Получилось весело, бабуля полпанциря потеряла. Я тогда была неразумна, но ходить голышом мне и в голову прийти не могло.