Александр Батров - Утренний Конь

— Ты, Лешка, не журись! — обернувшись, промолвил он.

Лешка улыбнулся деду и, посвистывая, направился в глубь острова, к ставку, окруженному со всех сторон камышами.

Долго в какой-то настороженной задумчивости глядел Лешка на воду. Ничего в этом ставке не водилось. Ни рыбы. Ни вьюнов. Даже неприхотливые чайки и те всегда пролетали мимо темной неподвижной воды.

— Совсем ты бесполезная, — осуждающе произнес Лешка.

Но, пожалуй, он был неправ. Ставок служил зеркалом небу. В него весело гляделись и чубатые, как детвора, камыши. Сейчас над ним проплывали лиловые облака. Лиловым стал и ставок, и вдруг что-то, плеснув в нем, золотисто сверкнуло и таким же блеском отразилось на Лешкином лице. Вынырнувший из воды молодой карпик нарушил покой ставка. В нем появилась жизнь. И он, Лешка, забросивший сюда мальков зеркального карпа в начале весны, творец этой самой жизни!

Мальчику хотелось петь. Но голоса у него не было. Он только протяжно, весело прокричал:

— Трам, трам, трам!

Затем, шумно раздвигая камыши, бросился к морю.

— Трам, трам, трам! — снова прокричал он. — Ну, вот и в ставке рыба… Ты, море, не задавайся!..

Над островом опускался вечер. Было тепло и тихо. Спал ветер. Спала вода. И Лешке даже показалось, что он видит голову спящей воды. У нее белое, как пена, лицо и длинные темно-зеленые косы. Нет, это только померещилось… Лешка рассмеялся. Но, вспомнив о своем близком отъезде, притих и задумался. Что ждет его в городе? Ведь здесь все — до самой малой песчинки — знакомо ему. И Лешка чуть слышно сказал.

— Прощай, Скумбрийный!..

Он сказал это морю, и чайкам — вещуньям рыбацкой погоды, и месяцу, и крабу, что вылез из воды, ворочая клешнями мелкий, как зерна гречихи, гравий.

— Прощай! — сказал он и далекой звезде, и длинному голубому лучу, скользнувшему вдоль берега.

Когда он вернулся домой, кот Фомка, рыжий, с белыми лапами, игриво бросился к нему из-под кровати.

Лешка, не обратив на него внимания, прошел мимо.

Море, всю ночь дышавшее на остров, оставило на нем свое дыхание в виде жемчужных капель на кустарниках скумпии. Дул восточный ветер левант — любимец деда. Здесь на острове у каждого был свой любимый ветер. Бабке Ксении нравился дующий прямо с юга, жаркий, соленый. А сердцу Лешки были любезны северные шумные ветры.

В десять часов утра к причалу Скумбрийного подошел катер «Бирюза». Лешка, обняв деда и бабку, с чемоданом на плече поднялся на палубу катера.

— Пиши нам, Лешка, не забывай, — сказал дед на прощание.

А бабка ничего не сказала. Она стояла на причале в своем новом платье, которое делало ее похожей на красивый яркий цветок, и вытирала платком бегущие по лицу слезы.

Зарокотал мотор катера.

— Эй, просуши глаза, бабка! — как можно громче закричал Лешка.

А теплая островная осень, словно какая-нибудь озорная рыбацкая девчонка, дразнила чаек стайкой-другой хамсы и, смеясь, заигрывала с волной.

Одесса встретила Лешку пестрыми флагами кораблей, заводскими гудками и грохотом якорных цепей.

Было четыре часа дня. В гавани и на кораблях менялись вахты. В наступившей минутной тишине мальчик и город как бы прислушивались друг к другу.

— Ну, здравствуй! — сказал Лешка.

Бам… Бам… Бам… — ответил город звоном судовых склянок, весело прозвучавших над гаванью.

Карантинная улица. Он нашел ее без труда. Вот и дом из красного кирпича, как объяснила бабка Ксения… Вход со двора, на второй этаж, по лестнице…

Полная синеглазая женщина лет сорока на вид, открывшая Лешке дверь, не то удивленно, не то насмешливо протянула:

— А, Лешка островной… Ну, входи… В этом чемодане все твои вещи?..

— Здравствуйте, — поздоровался Лешка. — Да, вещи все. А вы, наверно, моя мачеха?

Слово «мачеха» не понравилось женщине с синими глазами.

— Я — Зинаида Петровна. Запомни, — поморщившись, сказала она. — Идем, Жуков-младший…

Они прошли одну за другой две комнаты, заставленные шкафами, и вошли в третью. Там на матерчатом диване спал Лешкин отец в полосатой пижаме.

— Приехал твой… — с какими-то презрительными и недовольными нотками в голосе произнесла Зинаида Петровна.

Отец проснулся, зевнул и, поднявшись, подошел к Лешке. Обнял. А затем, боязливо поглядывая на жену, сказал:

— Она главная. Ты во всем слушайся ее.

— Хорошо. Буду, — ответил Лешка, разглядывая отца.

Лицом отец был похож на деда. Такой же лоб. Такие же глаза. Но ростом был на голову ниже, сутулый, узкоплечий. От него несло запахом подошвенной кожи, винного перегара и табака. Неужели он когда-то был рыбаком и выходил на лов в открытое море?