Александр Батров - Утренний Конь

— Кота жалеете, а голубку вам не жалко! — крикнул Фимка со злостью.

Но все глядели на него сурово, осуждающе.

— И кота жалко, и голубку жалко, — вздохнув, произнесла Марта Бахарева, светловолосая тихая девочка. — Ведь кот Берендей глупый. Будь у него ум, никогда бы не тронул птицу… А ты, Фимка, не кот, а человек, ум у тебя есть, а ты взял и убил животное! Ты хуже Берендея!

— Это я хуже? — Фимка прищурил правый глаз и спросил: — А как же вы узнали о Берендее?

— Сказала Верка Хорькова.

— Врет она! — заявил Фимка торжествуя.

Он пристально взглянул на Верку, сидящую на балконе в соломенном кресле.

— Верно, сказала неправду… Это только мне так приснилось ночью!.. — не выдержав Фимкиного взгляда, крикнула с балкона Верка. С этими словами она шмыгнула в комнату и даже захлопнула за собой двери.

Наступило неловкое молчание. Все думали о Верке. Но что с нее взять? Глупая девчонка. И как все поверили ей?..

— Так, а где же Берендей?

— В моем сарае — арестованный, сидит на одних мышах и воде! — сказал Фимка. Он улыбнулся. Сейчас перед ним все будут смущенно извиняться…

Но, странное дело, на него глядели еще суровей…

— Пойду, — заявил Фимка обиженно.

— Нет, ты никуда!.. — остановил его Петр Соболь из ремесленного училища. — Ты нам скажи, отчего все время молчал?

— Оттого, что гордый!

— Дурак ты, а не гордый! — не сдержавшись, крикнула Галина Силина. — Ты был обязан немедленно оправдаться, чтобы никто не смел говорить, будто среди нас находятся кошкодавы!

— Надо строго наказать Денисова! — потребовала Марта Бахарева.

Тут из Фимкиного кармана выпали листки, на которых были изображены египетские голуби.

Суровые судьи поглядели на эти листки и объявили:

— Выйди, Фимка Денисов, за ворота, а мы будем совещаться!

Через десять минут подсудимый вернулся и выслушал приговор.

Он гласил: «За то, что пионер Ефим Денисов не смыл с себя клевету, порочащую пионерскую организацию, вынести ему общественное порицание. И второе. Подарить ему пару новых египетских голубей».

Судьи разошлись. Фимка остался один в садике. Он долго сидел на скамье, наблюдал за веселыми облаками, бегущими по веселому небу, и плакал, не то от стыда, не то от счастья…

А кот Берендей, освобожденный из сарая маленькой Юлькой, как ни в чем не бывало бродил по двору и насмешливо поглядывал на Фимку зелеными глазами.

На Скумбрийном еще много солнца, песок горяч, тепла вода, но Лешка знал: осень уже пришла — ветры изо дня в день становились все солонее.

Ушли рыбацкие парусные шаланды.

— А я вот остался, — проводив рыбаков, сказал Лешка, и было непонятно, кого он хотел этим утешить: то ли самого себя, то ли плоский песчаный остров, на котором совсем недавно дымили костры, звучали громкие голоса и сушились на берегу рыбацкие сети.

Нет, Лешка не грустил. Разве можно грустить, когда небо здесь еще так светло и зовуще, что даже стоящему на земле кажется, будто он парит в нем, как птица? А сумерки с колдующей и хмельной далью? А звезды? Похоже, дунет ветер чуть посильнее — они, кружась, начнут падать вниз, как желтые листья.

На острове, который все лето был шумным рыбачьим табором, с лабазом, рыбокоптильней и обжитыми куренями, остались лишь трое: начальник причала дед Максим, его жена бабка Ксения и с ними их внук Лешка.

Дед Максим, как только скрылись вдали последние паруса, сказал:

— К отцу собирайся. Требует. Видно, так надо, Лешка.

Своего сына Виктора, Лешкиного отца, дед не любил. Будь на острове школа, он никуда бы не отпустил Лешку. Да и бабке Ксении грустно с ним расставаться.

— А, Максим… — сказала она. — В марте Ольга к нам вернется, будет по-прежнему заниматься с Лешкой. Пусть останется…

Дед поглядел на свою подругу и сказал, хмурясь:

— Один Лешка на острове, без товарищей.

— А мы разве не товарищи Лешке? А рыбаки? С ними рыбачил он целое лето…

— Сейчас бродит по острову один — то с морем шепчется, то с луной.

Последние слова деда заставили бабку Ксению с ним согласиться. Но Лешка не хотел покинуть свой остров Скумбрийный.

— Останусь, трудно вам без меня, одни…

— Проживем. И радио у нас есть. И кот Фомка… — ласково глядя на внука, сказала бабка Ксения.

Дед кивнул головой, закурил и, шумно сплевывая табачную горечь, подошел ближе к воде.