Эсфирь Цюрупа - Жил-был Пышта

— Ай, ай, упустил ведро-о!..

И как сумасшедшая залаяла и стала бросаться на забор собака, а за ней залаяли все собаки в деревне, а гусак, сидевший неподалёку от колодца, побежал по улице с железными криками.

А Фёдор, взрослый, бородатый Фёдор, вместо того чтобы хватать-останавливать крутящуюся ручку, захохотал, гикнул, свистнул и вдруг, такой огромный, пружинисто перевернулся в воздухе, стал на руки и пошёл, пошёл на руках по деревенской улице.

Пышта обалдело, не моргая, глядел. Вообще-то Пышта любил, когда люди ходят вверх ногами. Но сейчас время неподходящее. Может, Фёдор с ума сошёл?

Тут вернулась женщина с вёдрами. А цепь как раз раскрутилась донизу, колодезный вал грохотнул в последний раз и остановился. Только ручка покачивалась, отдышивалась от бешеного бега.

Фёдор, смущённый, встал на ноги.

— Понимаете ли… — начал он объяснять.

— Понимаю, — оборвала она. — Понимаю, что молодцы! Упустили вал! А я считала — самостоятельные люди, всё-таки с бородой. А они — вверх ногами… — И она стала крутить ручку, поднимать ведро. И Фёдора отстранила: — Отойди.

Пышта заглянул вниз. Из колодца тянуло сыростью. Далеко в глубине маячил неясный четырёхугольник неба. И Пыште подумалось: это не колодец вовсе, а подземная башня вниз макушкой. Она протыкает земной шар насквозь. И он, Пышта, вот сию минуту, верхом на цепи, обхватив ногами ведро, промчится сквозь планету и выскочит с другой стороны, прямо среди империалистов. И крикнет: «Кто не работает, тот не ест!» А в руках у него красный флаг, и Пышта сейчас же сделает там революцию…

А в то время как бесстрашный Пышта совершал подвиги, из глубины колодца, звено за звеном поднималась цепь. Она легонько покачивалась, и наконец показался пустой крюк. Ведра не было.

— Ездят тут всякие… — рассердилась женщина. — Недавно только новенькое общественное ведро повесили! Теперь как его достать?

— Достанем, не сердитесь, — сказал смущённый Фёдор.

— Языками чесать — не велико дело! — не унималась женщина.

Фёдор молча скинул куртку, бросил на землю.

— Крути! — приказал он Пыште. — Опускай цепь. Медленно!

Вал завертелся. Цепь пошла вниз. И пока она шла, Фёдор прощупывал её, иной раз приостанавливал, рассматривал звенья. На пальцах и ладонях оставался ржавый, коричневый след. Когда же цепь вся раскрутилась и повисла, тихонько покачиваясь, Фёдор стянул с себя свитер.

— И не думай лезть! — испугалась женщина. — Ты здоровый, разве она тебя выдержит! Оборвёшься, пропадёшь!

— Надеюсь, выдержит, — ответил Фёдор. — Ногами буду в стенки упираться, не вся тяжесть на цепь. Вот если бы кошки были…

— Батюшки! Да на что тебе кошки? У нас их полна деревня!

Фёдор засмеялся:

— Не те! Кошками называются острые, кривые крюки, монтёры их на ремнях к ногам крепят, на столбы лазать.

— Нет у нас кривых кошек… — сказала женщина. — А изо всей деревни у нас только один парнишка, кузнеца сын, снизу вёдра доставал. Так он лёгкий, вёрткий, чего в нём весу! Его сам отец и опускал. К цепи, заместо ведра, качель детскую прикрутил, вожжой привязал. А паренёк бесстрашный, у мальчишек атаман! Ничего, достал вёдра…

Фёдор взглянул на Пышту. Слова не сказал, только взглянул. Но Пышта в смятении опустил глаза. И из темной глубины колодца подмигнул ему таинственный отблеск, и подземная сырость коснулась его щёк.

И Пышта стал потихоньку отходить от колодца. Просто ему вдруг понадобилось поднять один камень: может, в нём какая-нибудь очень ценная руда? А потом понадобилось взглянуть, куда убежал гусак: а вдруг он сел на самой дороге, а там его могут задавить машины! Так Пышта оказался далеко и тогда оглянулся.

Никто на него не смотрел. Женщина склонилась над колодцем, глядела вниз. А Фёдора вообще не было.

Значит, Фёдор сам, такой большой и тяжёлый, сейчас опускается вниз.

Пышта бросился к колодцу. Склонился. Увидал опущенную цепь. Увидал тёмную макушку, и широченные плечи Фёдора, и напряжённые кисти рук, перехватывавшие цепь всё ниже и ниже. И услышал, как шаркают, нащупывая опору, по осклизлым стенам лыжные ботинки Фёдора. А деревянный колодезный вал покряхтывал и вздрагивал над тёмной пропастью, а цепь стояла, напрягшись каждым звёнышком.

…В каждом звёнышке была щёлка. И каждая щёлка под тяжестью могла разомкнуться. Сколько щёлок — столько разрывов. Тысяча щёлок — тысяча разрывов, тысяча падений, тысяча гибелей на одного только человека, на самого хорошего человека, на друга, на Фёдора.