Галина Черноголовина: Курлышка

Уж как тихо поднялись отец с матерью — на цыпочках ходили, и обувались в сенях, и дверью старались не хлопать, а Даша всё слышала. «У нашей Дашутки сон на зорьке чуткий, — шутила, бывало, бабушка Устинья. — Только вот к завтраку не добудишься».

Завозился в кроватке полуторагодовалый Николка:

— Баба, ба-а-а…

— Бабы нет, баба уехала… — Даша подоткнула брату одеяльце, поправила подушку.

Ах, баба Устя… Вот встанет Николушка и начнёт бродить по дому и по двору — на кухню заглянет, в мастерскую, в дежурку поторкается. Дом-то при трансформаторной подстанции, два хода с веранды застеклённой: одна половина жилая, другая — служебная, диспетчерская, попросту — «дежурка». Выйдет на крыльцо Николушка, протопает следом за папой в гараж, где стоит старенький грузовик и новый ярко-голубой мотоцикл «Урал», сунется в хлев, где корова Рыжуха, в курятник, даже в конуру к Лапику заглянет и всё будет канючить: «Баба… Где баба-а-а?..» Как ему объяснишь, что не может баба Устя всё время на подстанции жить. У папы вся родня на Волге, только он после армии на целине остался, вот и ездит баба Устя туда-сюда: и на Волге внуки, и здесь — всех жалко, всем надо помочь.

Светало. Уже различались большая и малая стрелки на часах — было начало шестого. Закокотал за окном петух, слетевший с насеста, коротко мыкнула Рыжуха. Даша представила, как мама опасливо подвигает скамеечку, поглаживает тёплый коровий бок, ополаскивает вымя. Неделя, как уехала баба Устя, а Рыжуха дважды подойник ногой поддавала: тоже скучает, видно. Даша прислушалась: не загремит ли вновь подойник, но нет, не слыхать. И вдруг: би-у-у!.. Громко, пронзительно — так сирены воют, когда по телевизору войну показывают. Би-у-у!.. Это в дежурке сигнализация сработала — значит, где-то непорядок на линии. И разом телефон зазвонил в соседней комнате. Даша босиком выбежала из детской. Красный аппарат на тумбочке, рядом с родительской кроватью, трезвонил так, что готов был на пол спрыгнуть. Даша сняла трубку.

— Подстанция! Вы слышите? У нас в Гусаковке ЧП!

Мама вбежала в комнату прямо с подойником, сунула его Даше, выхватила трубку:

— Диспетчер Баюкова слушает!.. В коровнике погас? И в кормоцехе? А электрик ваш где?.. Болеет? Ясно… — Мама вытерла концом косынки вспотевший лоб. — Приедет Баюков, приедет, не волнуйтесь. — А у самой над бровью проступил багровый шрамик — он всегда проступал, когда мама нервничала.

Нагнув голову, чтобы не стукнуться о притолоку, шагнул в комнату отец. В руках у него была пакля — оттирал трансформаторное масло.

— Папа, в Гусаковке ЧП!

— В Гусаковке? Так-так… Вот незадача. Там электрика вчера аппендицит свалил. — Папа виновато взглянул на маму — Придётся мне ехать, Наташа, а тебе на дежурство заступать.

— Конечно, Павлик, я так и объяснила, что ты приедешь, — багровое пятнышко всё горело у мамы над бровью, и Даша понимала: мама нервничает из-за того, что ничего толком по хозяйству не успевает с тех пор, как нет бабы Усти. Вот и сейчас — папа уезжает, значит, мама в ответе за всё оборудование.

«Ведь как люди живут? — говорила на прощанье баба Устя. — Утром на работу, вечером — домой. А у вас попробуй пойми, где дом, где работа? День ли, ночь — нет вам покою. Живёте на ветру, на юру, от добрых людей вдали, только и слышно, как эта нечистая сила в будках гудит. Перебирались бы лучше в село, вон и Дашутке — легко ли отсюда в школу бегать?»

Даша всё ещё держала подойник, который сунула ей мама. Молока в нём было на донышке.

— Знаешь что, мама? Раз тебе некогда, можно, я Рыжуху подою?

— Ещё чего! Она тебя и не подпустит.

— А вот и подпустит. Меня баба Устя учила. Ну, мамочка, ну, пожалуйста…

— И не вздумай! Ложись-ка лучше, поспи ещё часок, не то будешь на уроках носом клевать.

За окном протрещал мотоцикл — папа уехал, промелькнула мамина косынка — это она пошла к трансформаторам.

Даша закрыла глаза, потом опять открыла… Голубоглазая девочка лет пятнадцати в ярком сарафане и косынке стояла на лесной поляне. Молодые берёзы касались ветвями её плеч, у ног, на густой зелёной траве, играли солнечные зайчики. Смеясь, девочка протягивала Даше берестяное лукошко, полное крупных спелых ягод. Нет, это был не сон, и девочка была не из сказки. Это была Аля, единственная дочь тёти Фаи, единственной маминой сестры. Почти в каждое письмо тётя Фая вкладывала новые Алины фотографии, а эту, цветную, что висела в рамке под стеклом над Дашиной кроватью, прислала в большом конверте, обложенную листами картона, и надпись была на конверте с шестью восклицательными знаками: «Осторожно!!! Фото!!!»