Жанна Браун - Зорькина песня

Вася улёгся поудобнее, заложил руки за голову и уставился в потолок, словно рядом с ним никого не было.

Вагон качало, бросало из стороны в сторону. Зорька отвернулась и прижалась щекой к круглой железке, на которой держалась верхняя полка. То ли оттого, что голова всё время тряслась и стукалась о железку, то ли оттого, что поезд всё мчался и мчался в неизвестную даль, а Вася молчал, будто берёг хорошие слова для других людей, Зорьке вдруг стало невыносимо жаль себя. И захотелось плакать. Но она сдержалась. Только сунула пальцы в рот и начала грызть ногти.

Бабушка всегда сердилась на неё за это. «Перестань сейчас же!» — говорила. Вот и Вася, наверное, рассердится. Пусть. Зорька нарочно повернулась к Васе лицом, а то ещё не увидит, и встретилась с хитрым Васиным взглядом.

— Ты сказки любишь? — неожиданно спросил он.

— Люблю, — печально сказала Зорька. — Кто же их не любит?

Она вытерла пальцы о платье и сложила руки на коленях.

— И я люблю! — Вася поскрёб пятернёй затылок, пригладил задумчиво чуб, прищурился.

— Я знаю, — сказала Зорька. — Это про Балду. Мне мама, ещё когда я в детском саду была, читала.

— Вот как? — Вася удивился. — Ну, а эту?

Он приподнялся на локте и сказал скороговоркой:

— Кабы я была царица, — подхватила Зорька, уже весело поглядывая на вытянувшееся, огорчённое лицо Васи.

— И про репку знаешь? — недоверчиво спросил он.

— Знаю!

— И про… про… про… — Вася сокрушённо почесал за ухом и решительно стукнул кулаком по столику. — Нашёл! — свирепо хмуря брови, сказал он. — Голову даю на отсечение — не знаешь!

— Младший вовсе был дурак, — ехидно пропела Зорька и прикусила нижнюю губу, сдерживая смех.

— Петро, — слабым голосом сказал Вася, — подкинь табачку на поправку здоровья, совсем уморила, окаянная девчонка.

— Вася! — потребовала Зорька. — Сказку! Ты же обещал сказку!

— Дело! Давай! Василий Петрович, загни сказку повеселее, — сказал Петро, баюкая больную руку.

Вася положил кисет с табаком на столик, откинулся на подушку и сложил руки на груди.

— Значит, сказку желаете? Так ты же, Зорька, все сказки на свете знаешь.

— Не все, не все, я про волшебное люблю.

— Ага! Так вам про что, как жила на свете баба-яга, гипсовая нога, или особенное?

— Давай особенное.

— Ну-с, так вот, — серьёзно и торжественно начал Вася, — ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко, ни в лесу на дереве, ни в посёлке, ни в деревне, а короче говоря, жил в одном из городов столичных Доберман Пинчер.

Хоть имя он носил не русское, не французское, не английское, не турецкое, а самое настоящее немецкое — ненавидел Доберман Пинчер фашистов лютой ненавистью. Необыкновенный это был…

Но Вася так и не успел досказать, кто же это был Доберман Пинчер… Поезд неожиданно дёрнулся, заскрежетал тормозами. Мимо окон поплыла и тут же застыла маленькая деревянная станция. Раненые заволновались, поднялся шум.

— Сестра, письма, письма отправьте!

По проходу бежала Люба.

Зорька испуганно оглянулась на Васю.

— Вася, — потерянно сказала она, надеясь, что хоть он заступится и ей позволят остаться, — Вася…

— Ну, ну, — сказал Вася грустно, — раз надо, значит, надо, помнишь уговор?

Он оторвал кусочек газеты, быстро написал что-то огрызком карандаша и сунул клочок Зорьке.

— Это моя полевая почта. Не знаю, куда меня завезут лечиться, но в свою часть я обязательно вернусь, поняла? И будь человеком, пожалуйста. Помни: так надо.

Что ж, раз надо, так надо. Зорька встала и пошла за Любой, крепко сжимая в руке клочок газеты с Васиным адресом.

Маря в спортивной майке и лыжных шароварах шагала по вагону вокруг печки, как на физкультурном параде, и колотила поварёшкой по кастрюле.

— А ну, подъём! Подъём! — выкрикивала она. — Вставайте, девоньки, сейчас стоянка начнётся, кипяточку наберём!

Никому вставать не хотелось. Утро ещё только заглянуло в маленькое оконце под потолком.

Да и зачем?

Ворчали: все леса проехали, одна степь крутом серая, потресканная. А ещё пески попадаются неровные. В таких песках колючки одни растут. Разве можно в таких местах жить? Куда же они всё едут и едут?

— Кипяточку наберём, чайком побалуемся! — нараспев выводила Маря.