Анна Никольская: Про Бабаку Косточкину-3, или Все ноги из детства

Я тоже встал.

— А мы как раз тут вас ищем. Как на карусельчиках покатались? — Алка улыбалась — хитренько так.

Я обернулся — тоже весь улыбающийся — и увидел Тишку.

Тишка просто ушёл. Он мне ничего не сказал. Хотя спокойно мог дать мне в дюндель — имел на это полное право.

Но он просто так взял и ушёл.

— Ну и ладно! — сказала Алка. — Пошли лучше в тир, постреляем.

Алка любила стрелять, я заметил.

И мы пошли в тир — с Тюльпанской и Щиборщ. И девчонки выиграли там Карлсона с пропеллером. А я ещё набор кеглей. А потом мы пошли на чёртово колесо и на автодром с весёлыми горками. Там и правда было весело, на этих горках, и я даже забыл про Тишку.

А когда мы настрелялись и накатались, Светка пошла домой, а я повёл Алку в ресторан «Волна» на речном вокзале. Там сейчас байкер-бар «Балтика» и ночной клуб для подозрительных личностей, как мама говорит.

У меня всё ещё оставались деньги, хотя мы весь день себе ни в чём не отказывали. Мне начинала нравиться такая безбедная жизнь — в тридцать лет назад.

Я уже прикидывал, как мы будем кутить всю ночь с цыплятами табака и маринованными патиссонами. И чтобы крем-сода рекой! И может быть, я даже позову цыган, как Никита Михалков в каком-то фильме, и они будут петь и плясать для нас до зари с дрессированными медведями.

А саму зарю мы встретим на Оби. Я найму лодочку, и мы снова будем держаться с Алкой за руки и смотреть, как встаёт из воды малиновое солнце. А утром я нарву Тюльпанской букет ромашек (хотя какие ромашки в мае, лучше тюльпанов)…

Что-нибудь такое нарву и осыплю ее с головы до пят!

Но нет.

В ресторан нас не пустили.

Во-первых, не было мест. На дверях так и было написано: «Мест нет». А во-вторых, мы не прошли у секьюрити фейсконтроль. То есть у швейцара его не прошли.

Я попытался было с ним поспорить. Я стал уговаривать этого деспота в фуражке и сулить ему золотые горы — так бы поступил на моём месте папа. Но на моём месте был я, и на швейцара мои уговоры не действовали. Тогда я закричал:

— Безобразие!

И ещё:

— Это дискриминация молодёжи на рынке труда!

Я это выражение в газете прочитал и запомнил, мне понравилось.

После этого к нам сразу подошли какие-то парни с красными повязками на рукавах (Алка про них сказала: «Дружинники, сматываемся!»), взяли нас под локотки и отвели в кусты. Там они сказали, чтобы я подобрал сопли и что мне пора баиньки. Это при Алке!

Я был унижен и оскорблён.

Алке это, по-моему, тоже не понравилось. Потому что она какая-то сразу скучная стала и сказала:

— Ну, мне пора. Чао-какао!

Я был в шоке, но всё-таки предложил проводить её до подъезда. Но Тюльпанская сказала:

— Мерсибо, я сама. Телефонируй! — И ушла.

А куда я ей буду телефонировать? Она ведь даже номера не оставила, а я спросить не успел. Ладно, у Тишки узнаю.

Тишка.

Я вдруг всё вспомнил.

Как я вообще мог про него забыть?

Из-за девчонки! Он же мне френд! Хотя уже, наверное, нет. После моего выступления он вряд ли захочет со мной разговаривать. Свинья я неблагодарная! Да-да, про таких, как я, так и говорят. Для таких, как я, это самое меткое выражение.

Я стоял возле Тишкиного дома. Я даже не заметил, как к нему подошёл. На третьем этаже горел свет — Тишка телик, наверное, смотрит. Ест яичницу.

Нет, я, конечно, знал, что Тишка меня не прогонит. Что если я сейчас поднимусь, он откроет и меня приютит. Потому что это Тишка, а не какой-нибудь там Август или Артур. Их я знаю почти всю жизнь, а Тишку — всего ничего. Но почему-то я был уверен, вернее даже, чувствовал, что с Тишкой мы — родственные души. Родственнее, может, чем с моим бестфрендом Валькой Амфитеатровым, вот странное дело.

Я сидел на лавочке у подъезда и смотрел на окна дома. В этих окнах был свет и музыка, почти во всех. А в некоторых, открытых нараспашку, смеялись мужчины и красивые женщины. Интересно, что с ними будет потом, через тридцать лет? Мне кажется, им хорошо в этой стране, в теперешней. Как было хорошо когда-то моему папе. И никакая она не серенькая.