Лидия Чарская - Люда Власовская

Я так и вижу тот ужасный, мучительный день, когда она умирала от чахотки… Я никогда, никогда не забуду его…

Это до неузнаваемости исхудавшее личико с двумя багровыми пятнами румянца на щеках, с огромными глазами будет вечно стоять передо мной… Я никогда не перестану слышать этот за душу хватающий голосок, шептавший мне, несмотря на страдания, слова нежности, дружбы и ласки… Господи! Чего бы только не сделала я тогда, чтобы отвести удар смерти, занесенный над головой моего маленького друга!..

Но она умерла… Все-таки умерла, моя маленькая черноокая Нина!..

Мне остался только дневник покойной, все ее недолгое отрочество, записанное в красную тетрадку, да фамильный медальон с портретом Нины в костюме мальчика-джигита.

И день ее похорон я тоже никогда не забуду… Ясный весенний солнечный день, роскошный катафалк под княжеской короной, белый гроб с останками княжны и статного красавца генерала – отца Нины, с безумным взглядом шагавшего впереди нас за гробом дочери на монастырское кладбище. Он не застал Нину, которую любил до безумия, в живых…

Новая картина… Новые впечатления. Внезапный приезд мамы за мной перед летними каникулами… И Вася с нею! Сумасшедшая радость свидания… Поездка в Новодевичий монастырь на могилу Нины и неожиданный визит ее родственника князя Кашидзе, явившегося к нам в номер гостиницы перед самым нашим отъездом. Он привез сердечную благодарность князя Георгия Джавахи, отца Нины, благодарность мне за мою беспредельную любовь к его дочери…

Затем отъезд из Петербурга, радостный, счастливый, под родное небо милой сердцу Украины…

Лето – дивное, роскошное… С прогулками в лес, с вечным праздником природы, с соловьиными трелями, с заботливой любовью мамы, с ласками Васи, няни…

Не то сон, не то действительность… Зачем он промчался так скоро?..

Снова осень… Институтки, начальница, учителя, классные дамы… И тоска, тоска по своим…

И вот она – новая подруга – пылкая, необузданная, экзальтированная девочка с рыжими косами и восприимчивым сердцем. Она никогда не заменит мне моего усопшего друга, но она мила и добра ко мне, и я люблю ее, люблю горячо, искренне! Меня, впрочем, любит не она одна. Меня любят все и балуют как могут. Я нахожу второй дом в институте, сестер – в подругах, заботливую попечительницу – в лице начальницы…

Я способна, послушна, толкова… Я – первая ученица, я – представительница класса и его надежда… Счастье улыбается мне…

И вдруг снова ночь, пустыня, мрак и ужас!.. Та, кто была бесконечно дорога мне, для кого я старалась учиться, для кого отличалась в прилежании и поведении, – той не стало…

Мама умерла так неожиданно, что это тяжелое событие стало кошмаром моей жизни… Брат Вася заболел крупом, и мама заразилась от него. Это было в год моего перехода в четвертый класс. Я получила печальное известие только через неделю – письма с Украины идут долго. Три дня проболели мама с братом, и оба скончались в один и тот же день… Это было мучительное, страшное горе… Самым ужасным было то, что я не увидела их в последние минуты…

Я помню день, когда Maman прислала за мной в класс. К Maman призывали только в исключительных случаях: или когда надо было выслушать выговор за провинность, или когда у институток случалось какое-нибудь семейное горе…

«Выговоров я не заслужила, значит, надо ожидать чего-то другого…» – решила я по дороге в квартиру княгини-начальницы, и смертельная тоска сжала мое сердце.

– Дитя мое, – сказала Maman, когда я вошла в ее роскошную темно-красную гостиную, – твоя мама и брат серьезно занемогли…

Что-то ударило мне в сердце… Я с воплем бросилась к ногам начальницы и сквозь рыдания пролепетала:

– Умоляю… Не мучьте… Правду… Скажите одну только правду… Они умерли, да?..

Мучительно протянулась секунда в ожидании ответа. Мне она показалась по крайней мере часом. Я слышала, как маятник часов выстукивал свое монотонное «тик-так», или это кровь била в мои виски, я не знаю… Все мое существо, вся моя жизнь перешла в глаза, так и впившиеся в лицо начальницы, на котором жалость боролась с нерешительностью…

– Да говорите же, говорите, ради Бога! – исступленно вскричала я. – Не бойтесь, я вынесу, все вынесу, какова бы ни была эта ужасная правда!..

И Maman сжалилась надо мной и, сжав меня в объятиях, сказала свое потрясшее меня «да».

Это было ужасное горе. Когда умерла Нина Джаваха, я могла плакать у ее гроба, и слезы хотя бы отчасти облегчали меня. Тут же не было места ни слезам, ни стонам. Я застыла, закаменела в своем горе… Ни учиться, ни говорить я не могла… Я жила и не жила в одно и то же время… Это было как тяжелый обморок, что-то до того мучительное, страшное и болезненное, чего нельзя выразить словами…