Ася Котляр - Повесть о горячем сердце

На всю жизнь я запомнила папину свадьбу. Бабушка была одета во всё белое, хотя раньше, до этого, ничего белого в её гардеробе не было. Откуда взялось это белое платье, я не знала: у бабушки было красивое чёрное платье, которое она надевала в те дни памяти, когда умер кто-то из её близких. Я так и называла это платье: траурным. По праздникам бабушка надевала бордовое кружевное платье с длинными рукавами и бордовыми шифоновыми вставками понизу. Оба платья на стройной бабушкиной фигуре смотрелись очень красиво, но строгое чёрное платье с белым кружевным воротничком папа терпеть не мог.

– Варвара Степановна! У нас опять траур? Кто на сей раз?

– Борис Семёнович! Сегодня день смерти близкой подруги моей мамы, Софьи Александровны.

– Так чему вы радуетесь? У евреев чёрный цвет – это праздник, а вот белый – это траур.

– Всё-то у вас не как у людей. У всех чёрный цвет – траур, а белый – праздник, а у вас – наоборот. Где это написано? Покажите! Дайте прочитать!

Папа не знал, где это было написано, но он отчаянно сопротивлялся:

– Евреев всегда хоронили в белых саванах.

– Ну конечно, всех нормальных людей хоронят в чёрной, строгой одежде, а вы и тут умудрились отличиться, – тут же парировала бабушка.

– Да что вы знаете о евреях? – не выдерживал папа.

И тогда бабушка Варя выдвигала самый страшный аргумент, против которого у папы не было никаких доводов:

– Это вы, евреи, распяли нашего Христа.

Папа тяжело вздыхал и уходил в свою комнату.

В тот день, когда папа сочетался законным браком с Елизаветой Львовной, бабушка с утра куда-то ушла. Сначала я подумала, что она не придёт к застолью, но бабушка пришла. Папа с Лизой уехали в ЗАГС, Лизины родители суетились возле стола, ставя на стол приборы и салаты, я смотрела на все эти приготовления и думала о том, как мы все будем жить дальше.

С Лизой отношения почему-то не складывались. Она называла меня «девочкой» и, когда разговаривала со мной, всегда смотрела поверх моей головы. Это выглядело примерно так:

– Девочка моя, ты не видела, куда делись мои очки?

В этот момент она смотрела куда-то вверх, отчего мне тоже хотелось посмотреть вверх и там, на потолке, обнаружить её очки.

Как-то раз бабушка не выдержала и сказала Лизе:

– Деточка, у моей внучки есть имя. Извольте обращаться к ней по имени.

– Вы мне не указывайте, Варвара Степановна, как мне обращаться к дочери моего будущего мужа.

– А вы мне, деточка, не дерзите. «Будущего» – это вы правильно заметили. Пока ещё я – хозяйка этого дома.

– «Пока ещё» – это вы верно сказали.

И тогда бабушка поворачивалась ко мне:

– Мария, пошли, душа моя, гулять. Здесь нам с тобой больше нечего делать. Здесь мы больше никто.

Мы молча одевались и уходили гулять в сквер возле нашего дома.

С появлением в доме Лизы я стала заложницей: все споры были исключительно из-за меня. Я даже думала, что стоит мне куда-нибудь уйти, как в доме наступят мир и покой. Это я потом поняла, что за отсутствием видимых причин для ссоры взаимная неприязнь двух женщин искала повод и этим поводом была я. И всё же я была на бабушкиной стороне.

Папа по-прежнему приходил пожелать мне спокойной ночи, накрывал меня одеялом, но времени на это уходило всё меньше и меньше.

Как-то раз я решилась на важный разговор с папой и попросила его выгнать тётю Лизу из нашего дома.

– Почему, Тыковка? Она тебе совсем не нравится?

– Я боюсь её, папочка.

– Почему, родная?

– Бабушка сказала, что она околдовала тебя. А ещё бабушка сказала, что тётя Лиза отравит её крысиным ядом.

Папа встал, пожелал мне спокойной ночи и быстро вышел из комнаты. Я закрыла глаза, но сон не шёл. Вдруг я услышала, как папа кричит. Я даже сначала не поняла, что это кричит папа. Просто раньше я никогда не слышала, чтобы папа кричал. Подойдя к двери, я тихонько приоткрыла её и увидела бабушку. Она стояла в халате, с распущенными волосами и смотрела на мамин портрет. А папа кричал, чтобы бабушка не смела подходить ко мне, потому что она и понятия не имеет о приличных манерах и воспитывать его дочь в духе человеконенавистничества она не имеет никакого права.

Бабушка молчала. В комнату вошла Лиза и увела папу. Я скользнула в комнату, прижалась к бабушке, взяла её за руку и потащила в её комнату. Бабушка села на кровать и заплакала. До этого я никогда не видела, чтобы бабушка плакала. В тот вечер у меня было сразу два открытия: папа, оказывается, умеет кричать, а бабушка, оказывается, умеет плакать. До этого дня бабушка говорила, что слёзы – удел слабых, и именно тогда я поняла, что бабушка, возможно, не слабый, но и не совсем сильный человек.