Михаил Штительман - Повесть о детстве (Художник Р. Гершаник)

— Зачем ее показывать?

— Что значит — зачем? — смеется бабушка. — А вдруг у нее что-нибудь лишнее или чего-нибудь не хватает?

— У нее все в порядке, — уже робея, говорит Сема.

— Ты знаешь! Это я посмотрю — и сразу все увижу. Я увижу, как она ставит ногу и как она вытирает стакан. Я даже могу сказать, какими словами она будет ругать свекровь.

— Она добрая, бабушка. У нее язык не повернется.

— Ой, Сема, какой ты еще!.. — Бабушка с сожалением смотрит на него, — Чтоб ты знал: каждая женщина — это две женщины. Одна — до свадьбы, другая — после… Женщина должна себя поставить в доме. Она должна быть хозяйка, а он должен думать, что он хозяин.

— И вы тоже так? — лукаво спрашивает Сема.

— А как же? — удивляется бабушка. — Конечно! Я всегда держала дедушку в руках. Но я, Сема, знала, с какой стороны возле него стать. Если он кричит, я молчу. Я жду — пусть уж сгорит вся спичка! Но, если он молчит, — угрожающе произнесла бабушка и взяла в руки половник, — я даю ему попробовать свой голос… И мы никогда не ругались!

Сема, улыбаясь, смотрит на бабушку. А она доверчиво раскрывает свои секреты внуку… У бабушки веселое настроение. Хорошо, что ей мало нужно для этого: она удачно купила курицу и с одной — подумать только! — стопила больше фунта жиру. Будет на чем жарить целую неделю… Бабушка умиленными глазами смотрит на Сему. Ей кажется, что он самый красивый мальчик в местечке. Пусть скажут, что нет!

Надо уметь спать на твердом. Хозяин день и ночь проводил на фабрике. Дело пошло — высылались образцы в Ростов, в Нижний Новгород, в Кизляр и Ставрополь. Молва о Гозмане привлекла купцов. Покупатели появились новые, солидные — таких не знал Айзенблит. У них были не только магазины, но земельные угодья. Им был открыт широкий кредит — их векселя учитывались государственным банком. Но обуви выходило меньше, чем нужно. Гозману становилось тесно. Он пускался на новые комбинации, скупая товар мелких мастерских и ставя на ботинках свое клеймо. Он сам стал заказчиком. Но и это не спасало его.

Фабриканты из уездного города путались в ногах. Гозман покупал одних, пускал по ложному следу других, готовил банкротство третьим. Расширять дело — скорее, сегодня, сейчас! Надо было построить тот, уже нарисованный на бланке второй этаж. Советоваться не с кем, и на риск он шел один. У Гозмана были свои люди в чужих фирмах. Он знал, что задумали Кобылянский и Волчек, мешал им, опережая, продавая дешевле и покупая дороже. Вся сложная и путаная механика торговли, с ее неожиданными ударами и обманными успехами, лежала в его голове, потому что он был суеверен и ничего не записывал.

Строить Гозман решил после нового сезона, а сейчас нужно было что-то придумать и догнать спрос. В местечке Куштум, где две улицы занимали сапожники, он открыл вторую мастерскую. Но старые сапожники давали обувь на деревянных шпильках — это выходило из моды, покупатель ждал другого. Гозман искал выхода — кредитные билеты шуршали у его кассы, и надо было их впустить. Откуда могла прийти прибыль? Деньги мог дать простой крестьянский ботинок. Его надо выбросить много, чтобы стало черно в глазах! Еще пятьдесят рук — и все будет хорошо. И чтобы эти руки не просили больше, чем им дадут. Чтоб они были дешевы… Гозман думал и нашел выход. К черту куштумских сапожников!

Рано утром войдя в цех, Сема невольно остановился. Все уже работали, а посередине, склонившись у большой плетеной корзины, стоял Гозман в жилете, без пиджака, красный и злой. Подле него суетились приемщик и Мендель. «Скорее, скорее!» — кричал купец и сам, помогая им, бежал к стойкам. Он хватал с полок тяжелые железные колодки и бросал их в мешки. Мендель беспомощно путался, размахивая руками и силясь отодвинуть тяжелую корзину. Гозман с досадой следил за ним, потом подошел и, рванув плетенку, принялся сбрасывать в нее стельки, заготовки, набойки, коробки с гвоздями. Потом все корзинки вытащили во двор и погрузили на две телеги. Хозяин вымыл в цехе руки и послал домой за стаканом кофе. Из дому принесли чайник, перевязанный толстым полотенцем, — он напоминал человека, болеющего зубами. Кофе был еще теплый. Гозман пил медленно и молчал: у него было хорошее настроение.

Вчера он придумал «руки». Неожиданно, и скрывая это от всех, он нанес визит начальнику уездной тюрьмы. Они говорили недолго, сразу поняв друг друга. Гозман передает тюрьме оптовый заказ на крестьянский ботинок и отчисляет казне от каждой пары. Начальник тюрьмы получает куртаж лично от него. Но арестанты должны работать, как на царя. Вечером они заключили контракт на один год. Утром было отправлено все необходимое: колодки, заготовки, набойки, гвозди. За высокими черными решетками открылся второй цех гозмановской фабрики. Он был в выигрыше дважды. Скрывая от рабочих контракт с тюрьмой, Гозман все же мог в любое время несколькими словами остановить строптивых и унять неугодных: «Хотите уходить? Пожалуйста, даже все — на меня работают арестанты». Гозман получал не только ботинок, но и кнут…