Николай Чуковский - Двое (Сборник)

Лодка уже много часов под водой, и воздух в ней не возобновлялся. Прибор мой по анализу состава воздуха был разбит, и я не мог испытать его, хотя представился такой удобный случай. Но я сам оказался достаточно точным прибором. Я дышал все чаще, стараясь извлечь из воздуха как можно больше кислорода.

Я видел, что и все вокруг меня дышат часто и то у одного, то у другого на лбу замечал мелкие капельки пота.

В лодке опять было совсем тихо, и почти не слышно стало голосов — говорить было уже трудно. Да и о чем говорить? Все было понятно каждому.

Я видел вокруг себя спокойные, обычные лица, разве только немного более сосредоточенные, чем всегда. И внутреннюю тревогу людей выдавали только те взгляды, которые каждый из них время от времени бросал на Снежкова. Они безмолвно спрашивали его: «А ты знаешь, что нужно делать?»

И Снежков так же безмолвно отвечал: «Знаю».

Не то чтобы у него был какой-нибудь особенно бодрый вид, не то чтобы он небрежно улыбался: пустяки, мол, нам это нипочем. Нет, он, несомненно, был очень встревожен и не скрывал этого. Вообще в нем не было никакого притворства, он нисколько не хорохорился. Но, встречаясь глазами то с тем, то с другим, он, казалось, каждому говорил: «Потерпи немного, еще не все потеряно. Я знаю, что нужно делать».

Начал он с того, что отвел нас всех в последний отсек, на корму. Мы столпились там в тесноте, удивленные, и ждали, что будет дальше.

Он остановился перед нами, маленький, и оглядывал всех.

— Нужно вытащить лодку из песка без помощи моторов, — объявил он. — Мы будем прыгать. Слушай мою команду. Раз, два, прыгай!

И мы стали прыгать. Одновременно подпрыгивали мы и потом всей тяжестью обрушивались на пол. Раз, два, раз, два, раз, два. Прямо передо мной стоял боцман Дыбин, и я смотрел в его широкую спину. Грузное тело его подымалось и опускалось, било в пол, как тяжелый молот. Раз, два, раз, два… До чего тяжело прыгать, когда не хватает воздуха! Пот выступает от каждого усилия, затекает в глаза, в уши. Мы мокры, словно нас только что выкупали. Раз, два… Долго ли можно так скакать? Еще прыжок — и все мы повалимся от изнеможения.

И вдруг с центрального поста голос:

— Лодка выпрямляется!

И действительно, наклон пола стал как будто не так крут. Значит, мы прыгаем недаром.

— Прыгайте, ребята, прыгайте! — самозабвенно крикнул кто-то позади.

В восторге мы перестали следить за тем, чтобы подпрыгивать одновременно. Каждый прыгал по-своему, и в этом не было никакого смысла.

— Стой! — мягко сказал Снежков.

Обессиленные, мы прислонились к стенам, широко раскрыв рты. Нет, прыгать больше невозможно.

— А теперь обедать, — сказал Снежков.

Хотя мы не ели уже очень давно, есть никому не хотелось, и казалось странным, как в такую минуту можно было вспомнить об обеде. Но мы верили Снежкову, а потому и обедать пошли с таким чувством, словно этот обед может нам помочь подняться на поверхность.

Однако проглотить удалось лишь несколько ложек. Хотелось не борща, сваренного Сережей, коком-торпедистом, не каши с мясными консервами, а воздуха, только воздуха. У меня стучало в голове, и все лица видел я как сквозь туман.

Странный это был обед, молчаливый и чинный. Все на вид были совершенно спокойны, даже как-то слишком спокойны. Ни одно слово не было произнесено за столом.

Встав из-за стола, я случайно прошел мимо краснофлотца, сидевшего на корточках перед своим сундучком. К внутренней стороне откинутой крышки сундучка была приколота фотография. Я увидел прислоненную к плетню скамейку, подсолнечники за плетнем, а на скамейке старую женщину в шерстяном платке, которая сидела, положив ладони на колени.

Он рассматривал фотографию своей матери.

Он услышал, что я стою у него за спиной, повернул ко мне бледное лицо, нахмурился и захлопнул крышку.

После обеда Снежков созвал всех на нос лодки, в передний отсек.

Опять мы собрались, задыхающиеся, потеющие, с открытыми ртами, со вздутыми жилами на лбу.

Снежков построил нас попарно и повернул лицом к корме.

— Бегом марш! — скомандовал он.

Это была новая его идея: вырвать лодку из песка, перебрасывая всю команду с носа на корму и обратно. Это была последняя наша надежда. Мы все вместе побежали вверх по наклонному полу. В паре со мной бежал Гусейнов: кровь текла у него из носа, и он вытирал ее ладонью. Дыша этим отравленным воздухом, бежать было почти невозможно. Но мы бежали, так как Снежков считал, что это нужно. Мы бежали, так как знали, что надо бороться, пока не потеряли сознания от удушья. Добежав до кормы, мы медленно спустились к носу, построились, и опять: