Виталий Гатилов - Глаза лесной чащи

С того дня Косой навещал нас каждое утро. Стал даже надоедать своим небогатым «репертуаром». Я думал: «Нашего бы, курского, соловья сюда, тот бы спел!» Подумаю и сразу увижу заросший дедовский садик, седые березки над болотистой речкой и себя, мальчишку в холстяных штанишках, считающим в пахучем вечернем мареве соловьиные коленца. Чудесный голос до сих пор живет во мне, хотя прошла груда лет и событий.

И чем больше я думал о соловье, тем сильнее росло недовольство пением Косого. Иногда я даже пробовал насвистывать по-соловьиному. Когда-то выходило натурально, теперь не очень, отвык.

И вот раз, рано утром, в полусне услышал настоящего соловья. Откуда? Гоню дремоту. Нет, не бред, взаправду поет! Да так верно, четко и красиво, что боюсь шевельнуться, чтобы не спугнуть.

Прошла, может быть, четверть часа, и трель оборвалась. Неужели спугнули? Подхожу к окну. Осторожно оглядываю черешню, уже обронившую цвет. Вон он, на верхушке! Да это же не соловей! Это наш Косой! Неужели он пел? Но стоило посмотреть под дерево, как все прояснилось. Мой желтоголовый Геша возился там со свое «Яузой». Выходит, пела не птица, а машина, на электронных лампах!

Как же догадался Геша о моем желании? Слышал мой свист или просто почувствовал, что дрозд перестал устраивать меня? Добрая, глазастая душа! И решил я делать вид, что не знаю о его хитрости. Только спросил, когда он вошел в комнату:

- По-моему, соловей прилетал. Слышал?

- Да, пап, кажется, он. Может, поселится у нас. Откуда же? Никогда не было,

- Это ты, наверное, не примечал,- пробубнил он, опустив голову, и поспешно вышел. Неправда, хотя она и для добра, смутила его.

И Гешин «соловей», распевая по утрам, всегда уводил меня туда, под Щигры, к березам моего детства. И осколок войны, так мучивший меня, становился покойнее, словно тоже прислушивался к трелям. Геша, чтобы не ждать конца записи, сделал для своего «мага» автовыключатель, а сам садился за уроки или уходил куда-нибудь по своим ребячьим делам.

Но однажды «соловей» торопливо чокнул и замолк. Подумалось: сын что-то налаживает, не надо смотреть.

Пение наконец возобновилось. Но уже не с земли, а с дерева. Не такое уверенное и красивое, но все-таки соловьиное.

Что же там произошло? Осторожно выглянул в окно. Магнитофон осыпан кусочками ленты, и ее нить протянулась на черешню, петляя среди сучьев и листвы, а на самой высокой жердочке заливался наш Косой, подражая соловью.

Выходит, это он погубил механическую птицу, как некогда Сальери Моцарта, чтобы самому стать знаменитостью округи. Зависть, оказывается, и у птиц - последняя ступенька к варварству.

- Ах ты, шилоносый! - браню Косого. - Как же ты посмел напасть на учителя! Если твои трели близки к его, так ты думаешь уже соловей! А у кого дальше учиться будешь? Глупо, ох как глупо!

Косой выслушал меня, склонив голову, отряхнулся и опять засвистел-защелкал. И мне показалось, что на этот раз он пел великолепно.

Вечером в палисаднике я понюхал первый цветок жасмина.

Погружены последние пожитки лесника. Вороные красавцы Ночка и Леший давно были готовы катить гремучую полуарбу Но Сухов укладывал вещи аккуратнее, чтобы не повредить чего тряской, не замочить на бродах. Впереди не дорога, а десять километров воды и камней! В старых шрамах вдоль щек его сверкал, как ручейки в балках, пот, а в глазах-щелках - ясная грусть.

Но вот он приладил в задке арбы подушку для сына, который еще что-то делал в пустом домике, и позвал: - Эй, Юрок! Слышишь? Пора трогать. А то засветло не доберемся.

Лесник еще раз оглядел домик с резными наличниками, хлевушку, дровяник и яблоневый садик, обрывавшийся пропастью над речкой. Жаль оставлять это место - не потому, что здесь многое сделано своими руками, а из-за его красоты, удобств и здорового покоя. Если бы не Юра, выросший в школяра, не решился бы Сухов пере-ехать в село. Но сыну нужна школа. Окно в люди, так сказать.

Из дому наконец выбежал конопатенький крепыш. Рубашка и штаны - в пыли, голова - -в паутинах, а на руках - серая кошка с робкими, но цепкими глазами.

- Насилушку достал. На потолке под сваю залезла,- сообщил он, подбегая к подводе.

Коричневые, точно из сухого мха, брови Сухова-отца сердито сошлись в одну.