Михаил Пархомов - Хороший парень

— Хорошо, пригодятся. А как другие?

На Яшку она уже не смотрела, как будто его не было. И он с минуту простоял ещё в полной неподвижности возле погасшего костра, а потом, как и другие, бросился к машине. У него возникло такое чувство, словно от того, сколько он соберёт горючего, будет зависеть его судьба. Общими усилиями удалось насобирать литров тридцать. Проверили все бочки. Наконец, слив горючее в две канистры, заправили Надину машину.

— Выскребли всё подчистую, — сказал Кузя, который суетился больше других. — Ты смотри, Надюша, с пустыми руками не возвращайся. На тебя вся Европа смотрит.

— Скажи лучше — Азия. Забыл, где находимся?

Надя вытерла ветровое стекло, поправила зеркальце. Мотор заработал.

Переваливаясь с боку на бок, машина медленно, словно ощупью, стала выбираться на грейдер.

«А ведь Надя не ужинала!» — неожиданно вспомнил Яшка. Он поднял руку, побежал.

Нет, не догнать! Машина далеко. Ещё минута и, окутавшись пылью, она помчала по дороге.

Яшка остановился.

В степи светало медленно и трудно. Сначала упал ветер, затем поблёкли звёзды. Но всё вокруг — и земля, и машины па ней, и люди — ещё тонули в тихом сумраке. Да, было всё ещё холодно, глухо и сумрачно.

Солнце пробилось сквозь тучи лишь в десятом часу. Это было уставшее осеннее солнце, у которого едва хватило дерзости и сил сбросить с себя мутную пелену облаков. Но вот потоки яростного света почти отвесно хлынули на землю, и снова стало душно, пыльно и жарко.

Яшка всё чаще смотрел на часы. Горючего не было по-прежнему, и то тут, то там жирно лоснились безжизненные туши тракторов. Казалось, будто по степи разбрелось и теперь отдыхает какое-то железно» стадо.

А затем выяснилось, что и вода уже на исходе.

Расстелив ватник, Яшка улёгся под кузовом своей машины. Он был уверен, что заснёт. Но воздух вокруг струился и звенел, и Яшка, пролежав с полчаса с закрытыми глазами, перевернулся на правый бок. Его мыслями снова завладела Надя.

Где она? Отчего Надя до сих пор не вернулась? Должно быть, она сильно схлестнулась с Барамбаевым, если её всё ещё нет. Что и говорить, запомнит директор сегодняшнее число, на всю жизнь запомнит. Надя, если захочет, заставит его притащить горючее на собственных плечах. Она такая!..

Яшка хорошо знал Надю и был уверен, что она от своего не отступится. И всё-таки он тревожился. Эта тревога, которая закралась к нему в сердце, всё настойчивее точила и мучила его. Вот он лежит, прохлаждается, а Надя в это время до хрипоты спорит с Барамбаевым. Она не для себя старается — для всех. А почему? Из другого теста она сделана, что ли? Нет, конечно. Но ей до всего есть дело, её возмущает до глубины души всякая несправедливость, и она принимает близко к сердцу даже такие пустяки, мимо которых он, Яшка, проходит равнодушно. Ох, и беспокойная же она!..

А он сам? Хорош, нечего сказать!.. Дрыхнет в холодке и ждёт, чтобы Надя привезла бензин Яшка уже казиил себя за то, что не догадался поехать вместе с Надей. Машину он мог оставить, очень даже просто; Пашка Сазонов или кто-нибудь другой присмотрел бы за Яшкиной машиной. И как он, Яшка, не догадался!

Сейчас, предоставленный самому себе, Яшка впервые, быть может, за всю свою недолгую жизнь задумался над тем, почему люди поступают по отношению к другим людям то дурно, то хорошо, и над тем, что хорошо и что дурно. И, рассуждая так, он в конце концов пришёл к неизбежному выводу, что, сам того не желая, поступил вчера неправильно. Не подумал? Ошибся? А хоть бы и так. Но от такого признания никому не будет легче.

Пожалуй, он чувствовал что-то похожее на раскаяние и стыд. Ему было неловко. И Яшке захотелось оправдаться перед Надей. Чтобы она не подумала, будто он нарочно остался. Да, ему надо объясниться с Надей. Необходимо. Ведь они не кончили Но Надя была далеко, и Яшке не оставалось ничего другого, как вызвать её на воображаемый разговор.

Он никак не мог забыть того, что сказала ему Надя перед отъездом.

«Подумай, так нельзя жить, Яшка» — сказала вчера Надя.

Что ж, он всё время думал над её словами. За эти часы перед ним, можно сказать, прошла вся его жизнь. И теперь он готов к настоящему разговору с Надей. К разговору, от которого наверняка будет зависеть его судьба.

«Я обо всём подумал», — скажет он Наде.

«И что же ты решил?» — обязательно спросит она.

«По-моему, ты не совсем была права, — ответит он ей. — Ты меня обвинила чуть ли не в трусости. Но трусом я никогда не был. И шкурником, который печётся о собственной выгоде, тоже. Нельзя упрекать человека за то, что он добр, за то, что у него, как говорится, душа нараспашку». И тут в доказательство того, что он, Яшка, не трус, он напомнит Наде о том, как воевал с бураном, напомнит о последней стычке с Боярковым и этим парнем с подвязанной щекой, который выхватил нож. Тогда их было двое против одного, но он не струсил. И вообще он выскажет Наде всё, что накопилось у него на душе. И Наде уже нечем будет крыть Но тут Яшке показалось, будто он отчётливо слышит Надин голос.