Михаил Лезинский - Мальчишка с бастиона

- Так на то оне и иноземцы, - рассудительно сказала крёстная.

- Да не о супротивнике нашем речь веду, - разгорячился Федот, - а об их благородии поручике Жир-мундском…

И возница рассказал, как Жирмундский, офицер с четвёртого бастиона, надавал ему пощёчин за то, что лошади не так быстро оборачивались от бастиона до пристани, как их благородие рассчитывали. «А что возьмёшь с них, с бессловесных! До тридцати ходок в день делают! Тут не то, что лошадь, человек не выдюжит».

Пирогов вздохнул.

- Россия - велика. В ней и варварства, и благородства предостаточно.

- Оно верно, ваше благородие, - согласился возница.

- Постой, постой, - вдруг сказал Пирогов, пристально глядя на Федота. - Уж не Яремчук ли ты будешь?

- Яремчук, ваше благородие.

- Да мы с тобой, братец, знакомы, - усмехнулся профессор. - Не ты ли недавно с гошпитальной койки сбежал?..

- Так ведь, ваше благородие… - начал было оправдываться Федот, но Пирогов не дал ему договорить.

- Стало быть, я от дела вас отрываю?! Вы воюете, а я вам только руки-иоги отрезаю?

- Так я выздоровевши был…

- «Выздоровевши»! - передразнил его профессор. - А если б заражение крови?! - Пирогов подошёл вплотную к вознице и пощупал плечо. - Не беспокоит?

Яремчук вытянулся по стойке смирно, как на плацу.

- Зажило, ваше благородие! Рукой вы только тогда приложились, и враз зажило.

Пирогов усмехнулся и промолвил с грустинкой:

- То-то и оно, что рукой… Чтоб из пушки выпалить - ядро требуется. Верно, Николка?

- Точно.

- А мне медикаменты! - Пирогов умолк, словно что-то вспоминая, и с горечью добавил: - А медика-ментов-то нет…

- Ваше благородие, а верно матросы сказывают, что одному солдату голову оторвало, а вы её приживили, и теперь он вновь воюет.

Пирогов рассмеялся.

- Голову пришить - это дело не хитрое! А вот некоторым начальникам ума пришить не мешало б… Да вот беда, искусство врачевания ещё не дошло до этого, - и Пирогов вновь повернулся к Федоту, - вот ты говоришь…

Но дальнейшего разговора Колька уже не слышал. Алёнка потянула его из-за стола.

Они незаметно пробрались в сени и вышли во двор.

Стоял тихий южный вечер, без дуновения ветерка, с сочными, щедро рассыпанными звёздами.

Присели на каменной размытой дождями скамье у калитки. Алёнка прихватила с собой сделанного Колькой чёртика и теперь любовалась его выразительным рисунком на фоне серебристого неба.

Колька сказал, прислушиваясь к редким выстрелам, доносившимся издалека:

- На Корабельной никак не угомонятся. - И неожиданно: - А ведь Максимка-то был на Камчатке… Как он теперь и где?..

Алёнка опустила игрушку на колени и, повернувшись к мальчику, спросила его:

- А ты меня вот так поминаешь на баксионе: «Как она теперь и где?»

Колька смутился.

- Так ведь известно, где ты: коли не дома, значит, к нам пошла, а коли не к нам, значит, к мамане, помогаешь в гошпитале.

- Маманя говорит, что очень боится за тебя, Ни-колка, как бы не случилось с тобой неочастья… Я тоже боюсь, - уже тише сказала девочка.

- И я за тебя.

- Нет, нет, Николка, я ведь сразу убегаю, когда стрельба начинается… ты не бойсь…

Они помолчали немного, а потом Алёна тихо сказала:

- Мамка, знаешь, как тебя любит… Говорит, наче братишка ты мой…

Колька взял из рук девочки чёртика и стал почему-то сосредоточенно рассматривать его. А девочка продолжала:

- Ты сказывал, что будешь наведывать нас с маманей почаще, а сам…

- Меня ведь в увольнение на вечер-то пустили… Я теперича в списке числюсь, на довольствии полном, - не без гордости сказал Колька. - Служба - она ведь служба, коли отпустят…

Из домика послышалась тихая, заунывная песня. Свет в окошке стал не так ярок - видно, притушили одну свечку. От этого песня казалась ещё более скорбной.

- Маманя петь любит, - сказала Голубоглазка, - и песен тьму знает. - Потом неожиданно спросила: - А как обученье твоё? Скоро книжицы читать будешь?

- Сегодня всю кириллицу прикончил, - радостно заговорил Колька. - Сам Берг Александр Маври-киевич проверку делал. Всё прочитал по пушке, без единой заковырки!..

Девочка с уважением смотрела на него. Глаза её излучали одновременно и удивление, и гордость за Колькины успехи. А он продолжал:

- Вот погоди - выучусь, потом тебя обучу. Непеременно! Дядька Степан говорит: ещё месячишко, и всё смогу прочитать! Во как!