Михаил Лезинский - Мальчишка с бастиона

- Нет. Не надобно, - ответил Колька и, уклоняясь от дальнейших расспросов, показал на блестящие Мак-симкины сапожки.

- Откель?

- Холявки-то? - притворно равнодушно сказал Максим. - По заказу сапожничали.

Деньжонок не малость взяли, но память зато. Мамка сказала - награду отметить надобно. Вот и отметили.

- Награду? - переспросил Пищенко.

- Да, пять рублев золотом, - как ни в чём не бывало ответил Максим, - Пал Степаныч за англичана пожаловали.

- А! - догадался Колька и, помолчав, произнёс, не глядя на Рыбальченко: - Поздравляю.

- Спасибо… Да! - спохватился Максим, - я ж тебе наиглавного не сказал. На «Камчатке» теперь я буду, перевели вместе с батареей Малахов прикрывать. Там ещё дядько Семён. Помнишь, на Малахове - здоровущий, рыжий такой? Ну, что нас тогда выдворил? Так я теперь с ним, с Горобцом, при одном орудии.

Колька словно не слушал товарища.

- А мамка твоя супротив ничего? - спросил он неожиданно.

- Вот потеха-то! - расхохотался Максим. - Она, маменька моя, думала, что чадо её навек пропало. А я заявляюсь, как батя, по форме, да ещё с наградою - вся аж обомлела. А противу службы ничего не имеет. «Служи, говорит, за Отечество». Ну, так как ты - идёшь к нам а ли нет?

- Нет.

И Колька опустил голову.

Максим внимательно посмотрел на него.

- Пойдёшь на четвёртый?

- Нет! - Что-то злое появилось в голосе Пищенко.

Максим затянул потуже ремень и, с трудом сдерживая себя, бросил сквозь зубы:

- Оно, конечно, и бабью работу сполнять надобно…

Но остановился, увидев, как сжались Колькины пальцы. Нет, он не боялся драки. Но вдруг почему-то стало жалко дружка, и Максим уже мягче спросил:

- Живёшь-то как?

- Живу, - неопределённо ответил Колька.

- Где?

- У Антонины Саввишны…

Максим не знал, кто такая Антонина Саввишна, но уже само упоминание незнакомого имени заставило Рыбальченко насторожиться. И не зная, с чего начать расспрашивать, он тревожно поглядывал на товарища. Колька сам пришёл ему на помощь:

- Нет бати. Убило при орудии…

Максима словно ударило взрывом. Он стоял ошарашенный. Слова нелепо пытались заполнить страшную паузу.

- Може… байки всё это?.. Вот у нас единожды было: присыпало матроса землицей…

- Я сам при этом находился, - перебил его Колька и отвернулся.

Максиму вдруг стало неловко от того, что у него всё в порядке, что он награждён, что смерть ещё не коснулась их семьи холодным дыханьем. И, чтобы хоть как-то отвлечь Кольку от тягостных мыслей, стал говорить, говорить, словно этим можно было смягчить боль утраты:

- Меня однажды так трахнуло, что еле отлежался. А вот одного дядьку поранило смертельно, ядро здоровущее попало - ногу.и руку начисто оторвало. Его положили на носилки и хотели вчетвером в гошпиталь снесть, а он как закричит: «Постойте, братцы! Несите меня двое. Ежели с каждым, кого заденет чугунка, будет уходить по четверо, эдак и Севастополь стеречь будет некому…» Понесли его вдвоём, а тут аглицкая бонба всех трёх уложила. Вот сколько кровушки уходит на эту войну, - рассудительно закончил он.

- Много, - согласился Колька и протянул руку. - Побегу, уж Саввишна небось заждалась водицы. Раненая она, - пояснил он.

Приятели распрощались, и Колька, подхватив коромыслом бадейки с водой, направился в Кривой переулок.

Антонина Саввишна лежала всё в той же позе - без посторонней помощи она не могла поворачиваться. Колька разогрел похлёбку и поднёс ей. Но от пищи Саввишна отказалась.

- Алёнка прибегала, мы с нею и поснедали. Ты бы сам поел, сынок…

- Я не хочу, - отказался Колька и спросил: - А Алёнка куды подевалась?

- Должно быть, на баксион поплелась, - тихо, словно ворочая языком тяжести, ответила Саввишна. - Корпию там теребит али ещё каку работу сполняет, она у меня ко всему приверженная. Ты б подложил мне, сынок, тюфячок под голову - замлела я вся.

Колька выбрал подушку помягче.

- Удобно этак? - спросил он, подсовывая подушку под изголовье.

- Спасибо, Николка, удобно, - и продолжала прерванный разговор. - Уйдёт она на баксион, сейчас на пятый повадилась ходить, а у меня сердце захолонёт - убить же свободно может. А как ей расскажешь про материнские думки? Оно, конечно, нет желания под супостатом жить. Вот и приходится малому и старому в битве участвовать. Да ты приляг, сынок, тоже небось умаялся за день.

Колька лёг на лежанку и закрыл глаза. И сразу же словно окунулся в воду. Мутные круги расползались вдаль, потом они стирались и превращались в пороховой дым. И вдруг он увидел, как маленькая Голубоглазка под свистящими ядрами и пулями пробирается на бастион. Угрожающе цокают по камням пули, зло шипят запальные трубки. Над головой девочки проносится хрипящая шрапнель. Мимо! Мимо! Мимо! Но вот огромное ядро, величиной с дом, летит прямо на Алёнку. «Поберегись!» - кричит Колька. Но Голубоглазка не слышит. Ядро всё ближе и ближе… Мальчишка делает усилие и вскакивает на лежанке.