Никандров Никандрович - Береговой ветер

Волны сперва только как бы дразнили рыболовов: еле коснувшись скалы, они тотчас же скатывались обратно в море. Потом стали усиливаться, поднимались выше и угрожали смыть мальчиков с камней. Теперь им приходилось все время быть начеку и думать не только о рыбе, но и о собственной безопасности.

Ничего не ловилось. К тому же садилось солнце, напоминая о том, что дню скоро конец…

- Это хорошо, что вода замутилась, - говорил

Санька, - по крайней мере, рыба будет смелее браться.

Митька молчал.

- Слава богу, дело идет к вечеру, - минут десять спустя снова успокаивал себя и товарища Санька. - За день она проголодалась, пробегалась и скоро начнет браться как бешеная.

Митька продолжал молчать.

- Утренний клев, можно считать, пропустили, зато вечерний не пропустим, не-ет, - ухмылялся Санька, когда прошло еще минут десять.

Митька не отзывался. Ему стало прохладно, по вечернему грустно, захотелось домой. И почему-то вдруг стало так жаль добрую, заботливую мать и не видящих ничего, кроме бедности, двух маленьких, слабых сестренок…

- Наверно, крупная зацепила, - прервал Митькино раздумье Санька. - Что-то здоровое трепыхается: наверно, какая-то попалась. И не одна. Две. На обоих крючках. Таких пару вытащить, и они нам весь день оправдают.

Но на Митьку и это не действовало.

Откуда-то издалека к берегу начало прибивать волнами разную дрянь: бутылочные пробки, поломанные деревянные ложки, пропитанный водой прыщавый огурец, кисть дикого мелкого незрелого винограда…

Волны уже пенились и перекатывались через камни, на которых сидели рыболовы. И им приходилось все больше сжиматься.

- Буря, - заметил невесело Митька, отворачивая сердитое лицо от Саньки.

- Это ничего, что буря, - сказал Санька и вдруг неожиданно вскочил на ноги и отважно скомандовал себе и товарищу: - Раздевайся догола! Не дрейфь! Не будь бабой! Не поддавайся волне!

Он стащил с себя рубаху, чуть не разорвав ее, и швырнул на берег. Митька, зябко потоптавшись на месте и сутулясь, как старик, вяло проделал то же самое. И через минуту оба они, голые, обливаемые стынущей водой, сидели по-прежнему с удочками в руках на мокрых, скользких камнях и дрожали от холода. С них текло, как с камней, на которых они сидели.

Щелкая челюстями от стужи, Санька шамкал, как беззубый старик:

- Это хорошо, что зыбь. Я рад… Теперь волна всю рыбу погонит из глубины к берегу, прямо на нас…

Мить, а ты радый?

Митька ничего не отвечал. Хмурый и недовольный, он смотрел в пространство.

Он хотел возразить, что в зыбь вся рыба уходит в глубину, в океан, но холод свел его челюсти, и он только поэкал и потряс головой.

- Вот доест эту наживку, тогда пошабашим и айда домой, - уже несколько раз обещал Санька, а сам украдкой снова и снова наживлял.

Солнце село; море сделалось сначала красновато-фиолетовым, а затем черным; быстро стыли песок и камни; под земляным откосом, под обломками скал, кого-то подстерегая, притаились густые тени. Со степи к морю неслышными шагами кралась безлунная, темная ночь. Мальчикам вдруг стало как-то не по себе. В сердце запала тоска, и они с грустью почувствовали, что пришла осень, что лету конец, что они уже ходят в училище и будут ходить долго, изо дня в день - целую длинную зиму. Подкатывало к горлу. Хотелось плакать…

Ни о чем не сговариваясь, рыболовы молча сползли со своих камней, вышли на берег, поспешно натянули на мокрые тела одежду и, с жадностью доев хлебные крошки и обглодав ими же брошенные дынные корки, начали считать рыбу. Рыбы оказалось так мало, что решили отпустить ее на волю, но она уже вся уснула. Только бычок был еще жив, но стал совершенно неузнаваем. Два часа назад пышный, с золотыми кудрями и львиной головой, теперь он сделался тонким, черным, осклизлым и лысым. Когда его выпустили в воду, он пошел как-то боком и все косился одним бледным глазом назад, словно уже не веря в дарованную свободу, и в конце концов возвратился обратно и выбросился на берег. Они его снова пустили в воду, но он опять, глянув искоса на них одним бельмом, выбросился на берег - и это повторилось еще раз.

Мальчикам сделалось страшно; дрожь заходила по их телам.

Они побросали рыбу, кое-как похватали свои пожитки, вскарабкались на гору и бросились в степь. Они бежали без оглядки, с заостренными лицами, со скошенными от ужаса глазами, крепко вцепившись пальцами друг другу в рубахи и тараща глаза в быстро густеющие потемки.

Когда стало сперва у одного, потом и у другого колоть в боку, они пошли шагом; шли и напряженно прислушивались к неуловимым ночным шорохам. Они боялись, как бы об их бегстве не услышало то, что дышало в кустах и овражках, старались ступать осторожно и после каждой треснувшей под ногами ветки или скользнувшего камешка вздрагивали, замирали, озирались по сторонам.