Там мы целый день играли в большой комнате или в саду, и я ходил в детский сад. Будили нас в семь, а не в шесть, как здесь, все дети хорошо знали друг друга – кроме новеньких, конечно, но с ними мы тоже быстро знакомились. Мой номер был двенадцать, он был вышит на всей моей одежде, на полотенце и даже написан на ботинках – изнутри, под язычком. В коридоре шкафчик с номером двенадцать – склада в Рыбнике не было, – а ключ от этого шкафчика хранился у тети Директора. Вообще номера в Рыбнике были важнее всего – даже важнее имен или фамилий, потому что мы были слишком маленькими, чтобы читать буквы, а номер легко выучить. Иногда из-за этих номеров случались всякие смешные недоразумения.
Например, как-то на прогулке одна девочка – восьмерка – увидела дом номер восемь. Мы в тот день шли вместе с тетей, семьей. Мне гораздо больше нравилось гулять семьей, чем парами, потому что люди тогда не сразу догадываются, что мы из детского дома. Идти семьей – значит идти группой, но не держась за руки, а как кто хочет – главное, чтобы за тетей.
Ну так вот, мы шли семьей, человек пятнадцать, и вдруг эта девочка увидала дом со своим номером. Она была младше меня, но ненамного. Сначала она замерла, а потом перебежала через улицу, открыла калитку и начала стучать в дверь. Колотила кулаками и кричала всякие глупости, потому что решила, что раз у нас все, на чем вышита или написана восьмерка, принадлежит ей, то и этот дом – тоже, и там наверняка живет ее мама. Получился скандал, тетя распереживалась, а мы принялись бегать вокруг и орать как сумасшедшие.
Тогда из этого дома вышла какая-то женщина – она вообще не понимала, что происходит, а та девочка схватила ее за руку и не хотела отпускать. Тетя кричит, мы тоже кричим и вообще жуткий переполох, потому что соседи этой женщины тоже все повыходили на улицу – воскресенье же, так что народ сидел по домам и смотрел телевизор или разгадывал кроссворды. Наконец все утихомирились, тетя все объяснила, и люди разошлись. Женщина ушла в свой дом под номером восемь, а девочка под номером восемь ужасно плакала, но больше не скандалила. В наказание мы возвращались домой парами и ходили так на прогулки целую неделю, что, с моей точки зрения, было очень несправедливо. Но самое замечательное то, что через несколько дней эта незнакомая женщина из дома номер восемь пришла к нам в гости, чтобы увидеться с девочкой номер восемь – не помню, как ее звали. Потом она приходила еще и еще, и наконец забрала эту девочку на каникулы и стала ее тетей! Такие чужие тети и дяди – не из детского дома – называются гостевой семьей, и их можно навещать, проводить с ними праздники и каникулы – если, конечно, те сами пригласят, потому что по своему желанию к ним ходить не полагается. Ну, теоретически они даже могут стать приемной семьей, если ребенка можно усыновить или удочерить и удастся оформить все документы. Ту девочку удочерить было нельзя, потому что у нее имелся собственный папа, который, правда, сидел в тюрьме и не мог даже приехать в гости, но ни за что не соглашался, чтобы дочку забрала какая-нибудь другая семья.
Я сначала очень боялся, что меня кто-нибудь усыновит, – ведь никаких родственников у меня нет, так что теоретически это возможно. Но оказалось, что я уже слишком большой – с такими детьми, которым почти четыре года, как мне было тогда, мало кто хочет связываться, особенно с мальчишками. Когда я узнал, что слишком взрослый для усыновления, то испугался и пожалел – у меня так часто бывает. Например, сначала все утро думаю: «Ой, только бы на обед не селедка с картошкой, ой, только бы на обед не селедка…» – а когда мы наконец идем в столовую и оказывается, что на обед вовсе никакая не селедка, мне вдруг становится жалко. Вы понимаете, почему так? Я – нет.
Одно время у меня был такой дядя, он шесть раз сводил меня в кино, два раза брал к себе домой на Пасху и четыре раза – на прогулку, причем один раз очень далекую. Пришлось даже на автобусе ехать! Собственно, это была не обычная прогулка – мы поехали в лес за грибами, но ни одного не нашли, в смысле – хорошего. Попадались только несъедобные, про которые дядя сказал, что это заячья картошка, и не разрешил их собирать.
Мне дядя нравился, он научил меня играть в шашки и был не очень разговорчивым, так же, как я тогда. Дядя носил красный свитер с горлом, борода у него была растрепанная, а сам он – очень высокий и очень серьезный, хотя, если его по-настоящему рассмешить, он очень громко смеялся и долго не мог остановиться. Один раз я его сам случайно рассмешил, как раз когда мы ехали в лес за грибами. Когда мы сели в автобус, дядя дал мне бумажный пакет с конфетами, но они быстро закончились. Ехать было интересно, но я все равно заскучал и стал этот пакет надувать. В конце концов он лопнул. Я даже не ожидал, что получится такой хлопок, прямо как пушечный залп! Мне кажется, за всю историю человечества ни один пакет так громко не лопался. В общем, раздался хлопок, и сидевшая передо мной женщина в платке вскочила со своего места и ужасно закричала – вопль был пронзительный и короткий, словно кто-то внезапно бросил ее в ледяное озеро. Я ужасно испугался, дядя сначала вытаращил глаза, а потом захохотал – от всего сердца и очень громко. Он все смеялся и смеялся и никак не мог перестать. Я, посмотрев на него, тоже стал смеяться, и другие люди в автобусе – тоже, кроме той женщины, которая очень на меня разозлилась из-за этого лопнувшего пакета. Потом, когда мы уже приехали на место и бродили по лесу в поисках грибов, дядя время от времени вспоминал женщину из автобуса и опять начинал громко смеяться. Но потом он получил работу в Перемышле, и ему пришлось уехать из Рыбника.
Читать дальше