Энн Файн - Список прегрешений

— Ууу! — сказал я своему отражению.

Мой голос вновь прозвучал хрипло, как тогда, когда я кричал на Джемисона. Сероглазый незнакомец смотрел на меня и не шевелился, но рука его так же крепко сжимала ключ, как и моя, костяшки его пальцев тоже побелели.

Уж лучше я его зарою. Последние два огарка догорают. Остальные уже потухли, стало еще холоднее. Теперь я буду следить за Касс каждую ночь. Буду лежать и прислушиваться. И наблюдать за тропинкой в окно. А если обнаружу, что она все же улизнула, пойду за ней следом.

В конце концов, в отличие от нее, я не утратил сноровки.

Я не позаботился принести с собой свечей. Чтобы отыскать тетрадь, мне пришлось ползать на коленях в темноте, а вокруг, отдаваясь эхом, падали — кап-кап — жирные капли, словно спустя сотни лет их наконец выпустили на волю. И только здесь, скорчившись у промозглой сырой кирпичной стены, в том месте, куда еще проникал хоть какой-то дневной свет, зеленоватый и водянистый, я смог записать новые семь пунктов в «Список» — последний гадкий урожай, на этот раз полностью мой, все слова только обо мне.

Обалдуй, камень, глухой, болван и предатель . Вот. Это новые пять. Я записал их аккуратно после недоразвитый. Я ничего не забыл, хотя после той сильнейшей грозы прошло уже больше недели. Тогда я закопал ключ Касс и, промокнув насквозь, попытался проскользнуть домой, но наткнулся на отца, он вернулся весь в грязи, тоже мокрый до нитки и злой как черт.

— Где ты пропадал все это время? Где ты был ? — он хорошенько тряхнул меня. — Любой другой обалдуй, увидев, что надвигается гроза, догадался бы, что на всех хватит работы! Почему же тебе это в голову не пришло?

Отец швырнул мне в лицо мои резиновые сапоги и сунул в руку тяжелую лопату Джемисона. Он почти вытолкал меня из кухни и прогнал по залитому водой двору к тому самому склону, по которому я только накануне утром мчался вниз как сумасшедший.

Отец остановился внизу на лугу, где две забившиеся дренажные трубы превращали в набухающее болото всходы по другую сторону забора. Это зрелище снова взъярило его:

— Почему ты не вернулся сегодня утром? — заорал он на меня, перекрикивая дождь. — Ведь знал, что ты мне нужен! Даже камень услыхал бы, как я звал тебя с вершины холма! Вот теперь и копай , Том! Копай же! — И в перерывах между собственными яростными ударами лопатой по зарослям травы и смытой земли, преграждавшим путь воде, я услышал, как он кричит мне:

— Ты либо глухой, либо болван, либо предатель , Том. Сам выбирай!

— Обалдуй, камень, глухой, болван, предатель. — Слова звучали у меня в ушах, пока я орудовал огромной лопатой Джемисона. Я твердил их самому себе, пока работал, как подбадривающее заклинание. Я даже подобрал им мелодию и насвистывал, когда отец работал слишком близко. Я копал и копал, а звук этих слов будоражил мои мысли: обалдуй, камень, глухой, болван, предатель — снова и снова.

А дождь все лил, лил и лил. Никогда в жизни я так не промокал! До того как мы приступили к работе, у меня все болело от холода, усталости и голода, но когда мы проработали там немного, копая эту напитавшуюся водой забитую канаву, каждый мускул просто кричал, а руки, казалось, раскалились докрасна.

Но я не сдавался. Чем больнее мне было, тем яростнее я вгрызался в этот засорившийся бурьян, словно боль была не в шее, плечах и руках, а в каждой лопате перемешанной черной земли, которую я поднимал и отшвыривал в сторону.

Вскоре, однако, я согрелся. Я вспотел так, что колючий полощущий дождь меня даже радовал. И постепенно мое тело подчинилось и, преодолевая боль, начало двигаться в мерном ритме. Я копал и копал, продвигаясь вслед за отцом сквозь серый облачно-болотистый свет. Так мы вместе прочистили и расширили весь водоотвод вдоль нижнего луга, и накопившаяся дождевая вода, стекавшая по крутому склону, смогла наконец попасть в главную канаву а оттуда понеслась, бурля, вниз к поднимавшейся реке.

Тогда мы смогли остановиться. Другая канава была не так важна. Дождь поутих, но все еще моросил, пусть и тише. Но я встал перед отцом, который отдыхал, опершись на лопату, и, не говоря ни слова, откинул мокрые падавшие на глаза волосы и начал копать и вторую канаву.

Отец тоже ничего не сказал. Только вздохнул, вытащил из земли лопату и встал вслед за мной. На лице его была странная кривая усмешка, но я не обращал на это внимания. Идти первым намного сложнее: приходится пробивать землю, которую второй человек просто откидывает в сторону. Раньше я этого не понимал. А отец знал это, но ни разу не предложил поменяться местами. Время от времени он искоса поглядывал на меня, но я делал вид, что не замечаю. Я знаю: он ждал, что я сдамся, отступлю в сторонку, чтобы передохнуть, опершись на лопату, как поступал он сам, а потом пристроюсь ему вслед.