Юлия Кузнецова - Первая работа

Она посмотрела на меня. Я кивнула и сделала вид, что записываю что-то в тетрадь. На самом деле я рисовала сердечки. Потому что думала о любви.

Беатрис часто приносит на занятия статьи. В них – истории о разных молодежных увлечениях, вроде брейка или стрит-арта, или какие-то околонаучные наблюдения.

В прошлый раз в статье речь шла о том, как важно учить язык с любовью. Беатрис сказала, что тетенька, которая написала эту статью, – известный испанский лингвист Аннабель Перейра.

Аннабель признавалась, что в подростковом возрасте ненавидела английский, до тех пор пока родители не показали ей старый черно-белый фильм по книге Эмили Бронте «Грозовой перевал». Она помнила, как ей понравился своенравный Хитклиф, который своей цыганской внешностью и бешеным темпераментом напоминал страстного испанца. Ей захотелось разобраться: что же случилось с мисс Кэти? И она попросила родителей включить субтитры и взяла с полки англо-испанский словарь. Потом уже, когда эта тетенька выросла и стала выдающимся лингвистом, она поехала на родину сестер Бронте. И там, стоя у особняка, обнесенного садом, догадалась, почему ей стал нравиться английский, и сочинила эту статью. А в детстве никто даже не усмотрел особой связи между фильмом и уроками, просто дела с английским у нее пошли в гору, вот и все.

Называлась статья La lengua y el amor. Язык и любовь.

– Это, кстати, правда, – кивнула Беатрис, когда мы закончили переводить, и уселась, как обычно, на край первой парты. – Я выучила португальский, болтая в чате с одним классным парнем из Порту. Представляете, я так сильно влюбилась, что оба языка перемешались в моей голове! Звоню своей бабушке, чтобы поздравить ее с юбилеем. А она мне в ответ: «Что ты там лепечешь? Я ничего не понимаю!» Оказывается, я перешла на португальский и не заметила!

Все засмеялись, а я даже подпрыгнула на месте.

Вот оно! Языки могут перемешаться, если ты увлечен одним больше, чем другим. Я, конечно, не влюблена в Дану. Иногда даже хочется бежать от нее подальше. Но я увлечена нашими уроками. Может, в этом причина ужасного спанглиша?

– Молочникова, три с натяжкой, – сухо сказала историчка, положив на мою парту листок.

Я вздрогнула, моя рука дернулась, и сердечко вышло неровным. Я прикрыла его рукой и выдавила:

– Спасибо.

Листок сунула поглубже в тетрадку, чтобы не видеть ярко-красную тройку.

– Что у тебя в четверти выходит? – спросил Ромка.

Я пожала плечами.

– Тебе наплевать? – поразился он.

– На оценку? – я снова занялась сердечками. – Ну да.

Только неприятно, что считают тупой.

– Докажи, что умная.

– Ей? – Я кивнула на историчку. – Зачем?

Если уж доказывать, то Ольге Сергеевне. А то она со мной и не здоровается теперь…

– У меня такое чувство, – продолжила я, увлеченно раскрашивая, – будто я падаю. А мне кричат: «Осторожно!

Ты разобьешься!» Я слышу, но поделать ничего не могу.

– Куда падаешь, в пропасть?

– Нет. Меня словно засасывает гигантский пылесос. Или вот еще… Когда я была маленькой, мама купила коробку пластилина. Там были золотой и серебряный цвета. Но мама сказала, что даст его мне, если я выкину коробку со старым.

Я открыла старую коробку. А в ней кусочки. Всякие шарики, змейки… Чьи-то глаза, которые не пригодились. Крылышки. Бревнышки. Я слышала их писк: «Пожалуйста, не выкидывай нас! Из нас еще можно столько всего слепить!» Но мне так хотелось получить золотой и серебряный пластилин! И я…

– Всё выкинула? – спросил Ромка.

Я посмотрела на него и спросила:

– Ты понимаешь, о чем я? А то несу чушь про пластилин.

– Конечно, понимаю, – кивнула Ромка, глядя на мои сердечки. – Ты чем-то увлечена и об уроках не думаешь.

Я перевернула страницу в тетрадке. Перевела взгляд на дом-башню, высившийся за окном.

Он и впрямь напоминал гигантский пылесос, который через пару часов утащит меня вместе со всеми мыслями.

Есть такое выражение: «взгляд побитой собаки». Странное выражение… Собаки могут быть разными: у одной будет испуганный вид, у другой – несчастный. Третья может рассердиться и оскалиться.

В детстве казалось, что побитая собака должна рычать и злиться. А сейчас, когда я пробиралась в Данину комнату мимо Розы Васильевны, застывшей перед книжным шкафом с тряпкой в руке, то чувствовала себя несчастной, как лохматая псина с тоскливым взглядом.

Неужели она меня никогда не простит, эта Роза Васильевна? Так и будет молча кивать при приветствии?