Выздоровели Бусько и Бусиха, ещё больше полюбили бабушку.
Гнездо устраивали они высокое и роскошное. И по очереди сторожили его. Помню: уже стемнело, небо звёздное, светлое, а в гнезде аист стоит, словно его кто нарочно углем нарисовал. Замер на одной ноге, клюв свой задрал, и кажется — на Буськином клюве луна повисла.
Любила перед сном бабушка Груня поговорить с аистами. Встанет посреди двора и спрашивает:
«Как там, Бусько, не обещаешь на завтра дождь?»
Кла-кла, — стучит клювом Бусько.
«Оно и так видно, — говорит бабушка. — Звёзды чистые, трава сухая, будет жара. А я взяла рассаду, капусту хотела посадить на огороде, да и не знаю, что теперь делать…»
Кла-кла, — говорит Бусько.
«Ну разве что так», — вздыхает бабушка и уходит в хату.
Каждую осень провожала бабушка аистов в дорогу. Выходила за ворота, махала косынкой и наказывала:
«Смотрите, вместе держитесь. Если туча — поднимайтесь повыше, если молния с громом — опускайтесь вниз».
А однажды осенью не вышла бабушка на проводы. Уже собрались аисты со всех окрестностей, совершили прощальный круг они над лесами и озёрами и стая за стаей потянулись в тёплые края. А бабушкины птицы остались. Всё кружились они над селом, тревожно курлыкали — нет, не выходит бабушка. Тогда опустился Бусько во двор, видит: дверь в хату приоткрыта. Зашёл он в хату. Блеснул карим глазом, посмотрел на нары. Вон оно что! Лежит бабушка, серая от слабости. Слова не может произнести. «Курлы-курлы», — сказал ей Бусько и куда-то заторопился. Только ушёл и вскоре вернулся. Подбежал к бабушке и протягивает ей в клюве… лягушку. Свеженькую. Из болота.
«Ох ты, мой дохтор… — запричитала бабушка, растроганная заботой Буська. — Значит, хочешь подлечить меня, и зелье своё принёс… Придётся подняться и проводить вас, вы ж без бабы и не улетите». Стоная, поднялась бабушка на ноги и проводила аистов. А вскоре и преставилась.
Диву давались люди: весной высоко в небе изо дня в день кружилась пара аистов и никуда не хотела садиться. А потом все-таки уселась — на чахлой сосне за селом, на той сосне, которая ближе всех стоит к погосту, где лежит бабушка со своими сынами.
Адам закончил свой рассказ. Наверное, устал, руку подложил под голову и, кажется, снова задремал. Он лежал бледный и молчаливый. Мне как-то зябко, неуютно стало от страха: «Жив ли Адам?» Посмотришь — ровное покрывало, нигде не горбиться, словно и нет человека в постели, только торчат подбородок да острый нос. А где-то там, за кроватью, на подставленном стульчике Адамовы ноги, синие и неподвижные.
Медленно открыл Адам сонные глаза, отыскал меня и хотел было немножко улыбнуться. Да только слегка шевельнул губами.
— Что, Ленд? — спросил он как-то виновато. — Грустная история?
— Про Буська?
— Да.
— Нет, что вы, очень интересная! Только я не пойму: а где же аистята? Были же у Буська дети?
— Были. Да разлетелись. Каждая семья ищет себе новое пристанище.
— А к нам в степь они прилетают?
— Редко. Аисты любят воду, леса, широкие плавни…
— А вы туда поедете?… Ну, где бабушка Груня жила?
— Кто знает. Может, случится чудо — поеду.
— Вот если бы мне двоих… таких маленьких. А колесо я бы нашёл.
— Хитрый ты человек! — сказал Адам и всё-таки улыбнулся.
Только мы разговорились, как снова вышла из хаты бабушка Сироха, и опять в руках у неё то же самое блюдечко, стакан воды и лекарство.
— Бабушка Лиза! — словно ребёнок взмолился Адам. — Я думал, убегу в степь от уколов, от порошков, от медицины… Как мне они осточертели…
— Пей, — сказала бабушка, но руки у неё задрожали, полилась вода из стакана, и я увидел: у бабушки слёзы застлали глаза. Она глотает сухим сморщенным ртом те непрошенные слёзы и, всхлипывая, говорит: — Разве я хочу, сынок, мучить тебя? Ведь я всё думаю: может, оно поможет, может, ты выздоровеешь, встанешь на ноги, поправишься, а то, как свеча, таешь у меня на глазах. И что за глупая жизнь: это и мои сыночки были бы уже такие, жили бы себе да радовались, как у всех людей, так нет, обоих прибрало…
— Бабушка Лиза… — Голос у Адама дрогнул. — Не сердитесь на меня. Я дубина. Я болван. Извините. Больше не буду мучить вас. Давайте сюда лекарства.
Поковыляла бабушка в хату, а я долго сидел согнувшись, точно что-то тяжёлое давило мне на плечи, до боли сдавливало грудь. Если разобраться, то, наверное, и я виноват; и не наверное, а точно так. Потащил Адама в воду, да ещё и радовался, глупый: ах, какая плотина, ах, какая мельничка! А человеку эти игрушки боком выходят.
Читать дальше