Алексей Леонов - Лёнькин букварь

В этих прощальных походах я очень подружился с ними и однажды остался с утра дома. Я вышел за одонья, спрятал в омёте свою сумку с книжками и прокрался через огороды к Машковым. Когда мать моя прошла на работу, я сходил домой и пошарил по всем потайным местам, чтобы найти что-нибудь съестное и угостить друзей. И я нашёл. В сундуке на дне лежал колотый сахар. Я сосчитал куски. Их было тринадцать. Я знал, что трогать этот сахар нельзя, что он хранится про случай, если вдруг заедут гости, к праздничному самовару и на случай наших болезней, я взял тринадцатый кусок, надеясь, что мать не узнает об исчезновении, потому что сахару останется ещё много.

Братья Машковы очень обрадовались сладкому, сгрызли сахар, выведали, что у нас его много, и попросили ещё, обоим сразу по куску. Я тогда пожалел, что открыл им эту тайну и что показал сахар, но жалеть было поздно. Я снова пробрался в свою избу и взял ещё два куска. После этого преступления мне уже было не устоять перед просьбами, а если я отказывался идти за новой порцией сахара, они мне обещали что-нибудь подарить, когда будут уезжать.

На второй день я снова не пошёл в школу и продолжал кормить сахаром братьев. Вечером мать прослышала, что я не был в школе, стала пытать меня, правда ли, что не учился, но я, краснея, сумел её убедить, что всё это враки. И если бы мать была грамотной, мне не удалось бы её провести. Брат из школы приходил поздно, сразу принимался за гору своих уроков, и ему было не до меня.

На третий день мне пришлось что-то врать Дарье Георгиевне. Больше всего я стыдился вранья, но иногда приходилось врать, как мне казалось, чтобы спокойнее существовать.

В этот день братья встретили меня почти у Гайка, на полпути от школы, прогнали всех идти к дому, а мне показали поджигатель и позвали идти на охоту, но для этого нужны были спички и сахар.

Запуская руку в сундук, я старался не замечать, что там опустевает угол. Под самый вечер я в отчаянии, что мне наплевать на всё, будь что будет, взял последний кусок сахара, влез на печку за спичками, нашёл два коробка спичек и вышел на улицу. Но сунув руку в карман, я не обнаружил злосчастного тринадцатого куска сахара. Я перевернул всю одежду, тряпьё, постель у печки, заглянул под кровать — сахар исчез, словно по волшебству.

Боясь оказаться в избе застигнутым матерью или братом, я поспешно ушёл и рассказал братьям о случившемся. Они мне не поверили, решили, что я пожадничал, но всё же взяли в сад на охоту.

С заряженным поджигателем мы шли мимо вишенника по старому саду. Поджигатель нёс Федька.

Из зарослей с канавы вдруг вылетел заяц. Федька прицелился, чиркнул коробком по спичке. Раздался оглушительный выстрел и в то же время громогласный вопль стрелка. Он уронил оружие и зажал рукой лоб. Мы с трудом добились посмотреть, что с ним случилось, и когда он отнял ото лба руку, то узнать его было невозможно. Над правым глазом на лбу у него была огромная синяя шишка, глаз полузаплывший.

При выстреле из поджигательной трубки вылетела деревянная пробка и угодила Федьке в лоб. Охота сорвалась. Мы вернулись в деревню и стали расходиться по домам. На улице темнело. Мне домой идти не хотелось. И деревня стала мне казаться чужой. Я прошёл над прудом к нашему погребу, потаился в ракитках, вслушиваясь, что происходит дома, и решился переступить порог избы.

По всему, что делалось в доме, какими взглядами и словами я был встречен, я понял, что о моей проказе пока не знают. От доброго внимания ко мне матери я про себя раскаивался за проступок, — готов был во всём признаться, просить жестокого наказания и прощения, но не хватало духу. В то время я почему-то не любил есть хлеб за обедом, как ни заставляли меня есть с хлебом, не притрагивался к нему. Потом, после завтрака или обеда, обламывал на ковригах горбушки и ел их всухомятку. В этот вечер я, на удивление брата и сестры и на радость матери, ужинал с хлебом.

Вечер прошёл во вздохах и переживаниях. Я знал, что совершил самое гнусное дело, что за это мне никакого не должно быть прощения, но поправить положение уже было нельзя. Ночью мне снились какие-то кошмары. Мать сказала, что я дюже беспокойно спал, чего со мной давно не было.

Наутро я не пошёл к братьям Машковым. Они, словно полакомившиеся сливками коты, появились перед нашими окнами, вызывали меня, подсылали за мной то Лёньку, то Тику с Колькой, то Пататанов. У меня тогда вместе с хлебной была другая странность: я не читал дома заданий по хрестоматии. Как ни заставляли, ни упрашивали меня почитать (мать с отцом любили наше чтение вслух), я не брал в руки книжку, а если вынужден был достать её из сумки, то, полистав и посмотрев картинки, прятал снова в сумку, говоря, что всё выучил. Дело тут в том, что всё я слышал раньше от брата, помнил и тратить лишний раз свои силы на повтор не хотел. Есть люди, которые всю жизнь читают какой-нибудь роман одного писателя, читают и бесконечно перечитывают, говоря, что другое ничего читать не стоит. Я не могу даже по прошествии долгого времени перечитывать что-либо. В тот день, а было воскресенье, я сам взялся за чтение и не выходил из избы на вызовы и приглашения.