Алексей Леонов - Лёнькин букварь

— Куда ты? Не там твой дом.

— Догони его, догони.

— Конёк отнимай, конёк.

— Шурка, не отдавай, — неслись над прудом крики.

Сашка побоялся мокрым являться домой, решил обсушиться у Машковых, у них можно, не заругаются и беде помогут, а пока будешь сушиться, дед Митрий расскажет сказку или какую-нибудь историю, как он был на войне, попал к немцам в плен и жил там, или расскажет о своих пастушеских приключениях. Ребята не стали кататься, направились к Машковым. Я отнёс свои и Мишкины коньки домой, догнал ребят. Когда мы все вошли в избу, то намокшие уже сушились. Дед Митрий ссучивал пеньку для верёвок подбивать лапти и удивлялся:

— Вихорь вас знает, как вы намокаете. Я на войне был, сколько по льду перебирался, а ноги нигде не замочил.

— Забыл, наверное, дед Митрий, — сказал Серёжка. — На войне из воды сухим выйти? Не верится.

— А может, и забыл. Дело-то когда было, не теперь и не в гражданскую, а до того ещё…

— Расскажи, дед Митрий.

— Что рассказывать? Воевали и воевали. Убьёт пуля кого — схороним и опять воюем. Передвигались: то они наши окопы займут, то мы ихние. Мы за своего царя воевали, они — за своего императора. А все: что мы, что они — зря кровушку проливали.

— Дед Митрий, а ты спой нам что-нибудь, — попросил мой брат.

— Верёвку довью, сяду за лапти, за лаптями спою вам про раненого солдата и чёрного ворона.

На колхоз деД Митрий работал только зимой. Летом он стерёг скотину, с весны уходил в какую-нибудь деревню, нанимался за хлеб, за картошку и деньги на весь пастбищный сезон и пас коровушек с овечками до белых мух. С наступлением зимы ему задавали работу: вить верёвки. Вил он вожжи, постромки, тонкую верёвку для опутки саней, на завёртки для оглобель. И когда ни придёшь к ним, дед Митрий вьёт и вьёт верёвки. Утром рано, ещё все спят, а он за работой, вечером до полночи он стоит у гвоздя в стене и опять занимается всё тем же делом. А когда станет светло, в закопчённые окна пробьётся день, он плетёт лапти.

Не в каждом чужом доме можно было без занятий просидеть долго. Поиграешь, а потом и скучно станет, уйдёшь. У Машковых можно было просиживать в безделье целые дни и ночи. Придёшь поздно домой, мать спрашивает:

— Где вас так долго держали?

— У Машковых.

— И что вас там, как магнитом, притягивает? Какими вы там важными делами заняты? Уроки-то кто за вас делать будет?

— А Мишка читал там, — отвечаю я.

— Что там можно читать? Что днём, что вечером при слепом свете копаются.

Но Мишка действительно читал. Он брал хрестоматию, читал, потому что читать он любил и умел лучше всех. Все слушали, запоминали. Слушала Домна и дивилась, как ладно написано, а дед Митрий восхищался, что всё правда, всё красиво.

— Как ловко, падер её возьми! От бы самому посмотреть!

Что нас притягивало к Машковым? Дед Митрий любил петь старинные песни, заставлял нас подтягивать ему, рассказывал сказки, разрешал вить за него верёвку, циновать, резать на ровные полоски лыки. К весне ребята плели из ремней плети. Острым дедовским ножом можно было разрезать ремень на тонкие жилки и научиться плетению. Играли здесь в бирюльки. Дед Митрий становился тогда заядлым болельщиком, забывал о лаптях, если кто-нибудь разваливал спичечную кучку, проигрывал.

— Не везёт, вихорь её возьми, — применял он в таком случае второе своё изречение, за которые его так и звали дед Вихорь или дед Падер.

Что такое вихорь, мы знали, а падер так и осталось загадкой.

Подваливало снегу, заносило лёд на пруду, портило его оттепелями — коньки забрасывались, делались лыжи. Опять занятия на многие дни, а потом походы на катание на самые крутые горы к Гайку и за Макеечкиным рвом. Глубоким становился снег — и наступала пора катания на скамейках. Тут опять требовалось мастерство и выдумка.

Мишка делал разные скамейки, но к этой зиме мы припасли с ним для этого изделия рассоху, сломанную часть от сохи. Осенью на картофельном поле я нашёл деревягу, приволок к костру. Бросить её в огонь Мишка не дал.

— Эта штука нам пригодится, — сказал он. — Зимой мы на ней ещё покатаемся.

На эту широкую деревягу с загибом, как у лыжи, надевались железные сошники. Бросили её, потому что один сошник отломился.

Делал скамейку Мишка. Я помогал ему: держал, когда он пилил и строгал, подавал инструмент, палки, доски. В рассохе брат продолбил четыре отверстия, вставил в них ножки, сверху насадил доску-сиденье — и скамейка была готова.

— Наморозим лёд — будем кататься, — обрадовал меня Мишка, когда плотницкие работы были завершены, и дал самое важное поручение: — Иди к корове и смотри, когда она нашлёпает нам лепёх. Сразу кричи мне. Я уроки сделаю, сменю тебя.