Сергей Сергеев-Ценский - Аракуш [авторский сборник]

Лес к нашему городу придвигался близко именно со стороны слобод — Стрелецкой и Пушкарской. Тут ещё уцелели заросшие травою старые крепостные валы и рвы, а за ними, невдали, лес, но молодой, городской лес, не казённый; казённый же, строевой, с глухарями, медведями, волчьими стаями, начинался верстах в пяти.

Нужно было видеть и слышать, как Авдеич подманивал птиц… Куда серьёзнее, чем всегда, становился тогда этот старичок в форменной фуражке, и оказывалось там, в лесу, что он мог тоненьким пиньканьем вводить в заблужденье далеко звенящих свиристелей, зорянок, реполовов… Он и цыфиркал по-синичьи, и чокрыжил по-соловьиному, и без перепелиной дудки мог как-то языком в переднее нёбо бить, как перепел-самец…

Спросил я его однажды:

— А какая птица лучше всех поёт?

И в первый раз Авдеич несколько лукаво прищурился:

— Есть такая.

Я задал вопрос не праздный: тогда не было ещё граммофонов, и в трактиры ходили на выбор послушать во время обеда то жаворонка, то соловья, то кенаря, то учёного дрозда, как в церкви ходили на дисканта [11] Дисконт — верхний голос; самый высокий детский голос. -исполатчика [12] Исполатчик — певчий в церкви, который поёт приветствие высшему духовному чину. , или на тенора [13] Тенор — высокий голос. -солиста, или пропойцу-октаву [14] Октава — очень низкий бас. , который месяц пел, а два месяца лечился от белой горячки.

— Какая же?.. Ну, какая?

Мне просто хотелось знать, кого из своих певунов с большим удовольствием слушает сам Авдеич.

— Думаешь, соловей?

— Не-у-же-ли дрозд? — удивился я.

— Кто же тебе говорит о дрозде?.. О дрозде не толк…

— Славка?

— Славка, она спротив кенаря не может…

— Какая же?

— Есть такая…

Оглядел меня всего Авдеич, подумал, должно быть, стою ли я, чтобы мне ответить, и сказал всё-таки торжественно и чётко:

— Аракуш.

— Какой а-ра-куш?..

— Такой самый и есть… У соловья — да и то не с первой ветки, а у самого знаменитого — всего их двенадцать колен [15] Двенадцать колен — Колено в пении или музыкальном произведении отдельная, выделяющаяся чем-либо часть. Двенадцать разных музыкальных частей-колен может исполнять соловей. , а у аракуша — все двадцать четыре. Понял?.. Это на сколько больше?

Если хотел удивить меня тогда Авдеич, то он достиг цели: очень я был ошеломлён.

Я никогда не слыхал о такой птице, но я верил Авдеичу: если он говорил, что есть, значит, есть… аракуш.

— Где он живёт?.. В Америке?.. В Индии?.. Аракуш…

— Зачем в Индии? В Индии только индейки… У нас попадается…

— У нас?.. А у тебя почему же нет?..

— Поди-ка поймай, один такой…

— Почему не поймать?..

Авдеич посмотрел многозначительно и даже понизил голос:

— Скрывается… До чего скрытная птица… Только в дебрях таких живёт — не долезть… Очень человека не любит…

— А узнать его как?.. Какой он, ара-куш?.. А?

Оживился Авдеич:

— Кра-со-та! Ку-да спротив его соловей!.. Серяк… Вся грудь, как у генерала хорошего, в лентах: лента красная, лента синяя, лента муар… [16] Муар — шёлковая ткань с разводами, переливающаяся на свету.

Желтобровая птица… А хвост… хвост, почитай что весь бурдовый…

Покачал головою и добавил, как начал:

— Кра-со-та!

Первый раз видел я Авдеича возбуждённым.

— Отличон-разукрашен… Куда ж соловью… А ростом не больше… И хвостом дёргает, как соловей… И чокрыжит точка в точку, как он.

Дома не у кого было мне спросить.

Мать знала по части птиц лесных столько же, сколько знают все матери, а отец у меня был человек суровый и городской.

Я и не спрашивал… Я только запомнил крепко: аракуш… Двадцать четыре колена… Грудь разукрашена…

Странное дело, узнав о такой необычайной птице, я разлюбил всех своих лозиновок, ремезов, кузнечиков, глушек и гаек.

Их трескотня болтливая даже раздражать меня стала.

Я начал смотреть на них с презрением девятилетнего человека, пронизанного мечтой.

По утрам я, правда, насыпал им в кормушки: кому конопляного семени, кому муравьиных яиц, наливал воды в их баночки, но пропало очарование, пропала серьёзность.

— Свистуны, — говорил я, кивая головою с большим сожалением, когда они в своих клетках прыгали, чирикали, трещали носами по прутьям.

Аракуш занял все мои мысли.

Я даже помню, слёзы показались у меня на глазах, когда я пенял Авдеичу:.