Лев Кузьмин - Заветное дело

Аркаша глянул — даже выпустил топор из рук.

Потом они борщ разогрели, и Аркаша сидел за столом, борщ хлебал.

Он хлебал и всё говорил:

— Ты, Валя, давай тоже ешь! Это ведь борщ твой, твоя премия.

А Валя к ложке лишь притрагивалась и вздыхала. Но вздыхала она не оттого, что борщ убывает так быстро, не оттого, что праздник скоро тоже кончится, а потому, что ей вдруг стало жалко Аркашу.

Годами он старше Вали. Он, можно сказать, почти взрослый, а исхудалое лицо, тонкая шея в широком вороте рубахи всё ещё как у заморённого мальчишки. Да и сам он весь, как тростинка, и лишь руки у него большие, мужские, в тёмных ссадинах от слесарной работы. Война и ему нелегко далась, за войну и ему всякого досталось.

Аркаша Валино настроение видит, миску отодвигает смущённо.

— Ох, Валя! — говорит он. — Ты вся как есть в нашу маму… Та вот так же когда-то — всё, что получше, нам отдаст, а сама лишь глядит да молчит. Ты добрая, Валя. Спасибо тебе.

— Не за что… — отвечает Валя. — Если бы я могла, то ещё и хлебцем бы тебя угостила… Знаешь, Аркаша, про что мне всё думается теперь? Насмотрелась я, как плохо людям без хлеба, и вот, когда войне подходит конец, встать бы мне на такое дело, чтобы хлебом кормить всех.

— Кого это — всех? Меня, себя, Ксюшу, что ли?

— И тебя, и Ксюшу… Но главное — весь наш рабочий посёлок, а то и весь наш город.

— Как в сказке? — улыбается Аркаша.

— Может, и так…

— Ну-у, — говорит Аркаша, — сказки, они сказки и есть. Чудес там полно любых. Но вот чтобы кто-то взял да сам — один многих людей хлебом накормил, такого чуда я что-то не слыхивал даже в сказках. Изо всех чудес, должно быть, это чудо самое наитруднейшее, вот о нём сказки никто и не придумал.

— Придумал! — спорит Валя. — На заводе зимой, бывало, закончится вторая смена, а на улице ночь, мороз. А транспорт из-за стужи до утра встал, и ребята соберутся где-нибудь в цехе, в уголке, возле паровых батарей, да сказки-то всё друг другу и рассказывают. Даже сами складывают их… Один мальчик прямо при всех при нас придумал такую сказку, о которой, Аркаша, ты говоришь.

— Да ну? — удивляется Аркаша. — Так перескажи мне!

Валя глядит в окошко на Каму.

Глядит на пароходики, на майские облака.

Начинает тихим голосом.

— Жила в одной деревеньке девочка. И всё у неё и во всей деревеньке шло хорошо. Но хорошее вдруг кончилось. Посеют деревенские люди пшеницу, а следом нежданно ударят морозы — пшеница вымерзнет. Посеют на другой год ячмень, а тут навалится засуха — ячмень выгорит. Худо стало в деревеньке! Не пахнет больше в избах тёплыми караваями, не булькают в печках горшки с кашей, новый посев начинать тоже нечем, да и разуверились люди: «Что, мол, теперь начинать? Всё равно, сей не сей, а ничего уж доброго не взойдёт…»

И вот — кто залёг на нетопленую печку, кто в углу сидит, на опустелые поля даже в окошко не глядит; приуныли и родители девочки. Лишь сама девочка всё выбегает на крыльцо, за калитку, уходит по тропинкам в окрестные поля.

Родители, конечно, спрашивают: «Зачем?» А девочка отвечает: «Не хочу без дела сидеть, не хочу весь день в пустой угол глядеть… Я на тропинках-то, может, выхожу что-нибудь живое!»

И — верно. Ходила она, ходила — видит однажды этакое гнёздышко-шалашик. Шалашик ей всего до лодыжки, но внутри кто-то как будто шебуршит.

«Живое нашла… Перепёлочка!» — ахнула девочка тихо и в шалашик заглянула. А там совсем и не перепёлочка, а крохотный старичок. Он синими глазками смотрит и говорит девочке:

— Ну вот, я хоть кого-то дождался!

— Кого же ты дожидался?

— Ваших деревенских…

— Да кто ты сам такой? — удивляется девочка.

— А я — полевичок! Я вашим деревенским посевное зёрнышко сохранил. Оно — счастливое. Только надо за ним поухаживать. Зови сюда всех желающих.

Девочка — в деревню, девочка стучит во все окошки:

— Я старичка-полевичка встретила! У старичка есть одно счастливое зёрнышко! Кто желает за зёрнышком поухаживать?

Только никто на стук не выходит. Все говорят:

— Какой такой старичок? И что проку в одном зёрнышке? Вот если бы воз, тогда бы — да; а так, заниматься незнамо чем да на удачу, нет у нас больше никакого желания…