Любовь Воронкова - Село Городище. Девочка из города. Федя и Данилка

- Отец, ты взгляни-ка! - со смехом сказала она деду. - Ты взгляни, пожалуйста, каких подарков они мне надарили: и танков целую бригаду, и чистых кринок, и алых цветов… Ой, батюшки! Ну что за ребята у меня - одна радость!

Потом пригляделась к столешнику и добавила:

- А знаете, ребятишки, с этими цветами и вправду красивее!

Снова мир и веселье поселились в избе. Только одна Груша была не в духе. Она так и не успела придумать подарка для матери.

В сумерки, после того как убрали скотину, к матери пришли гости. Стол был накрыт, кипел самовар, и лепёшки красовались в широком блюде.

Первой ввалилась в избу толстая тётка Марья в широком сборчатом полушубке. Она размашисто перекрестилась на передний угол и, по старинному обычаю, отвесила поклоны - сначала деду, затем матери. Потом разделась, но оставила на плечах большой пёстрый платок. И Валентинке сразу вспомнилась ватная грелка-баба, которую мама сажала на горячий чайник.

Тётка Марья посмотрела на ребят и зычно спросила:

- Живы, пострелы?

- Живы! - крикнула Таиска.

- А новенькая-то у вас где? Приёмыш-то?

Романок ткнул Валентинку пальцем:

- Вот она!

Валентинка покраснела и опустила глаза.

- Да-а… - неодобрительно протянула тётка Марья. - Ничего бы девчонка, да уж больно тоща. Ишь ножки-то какие тоненькие!.. Ну куда же в деревню такую? Ни на воз подать, ни с воза принять…

- Вот и я так-то говорю, - отозвался дед. - В деревне жить - на земле работать. А землю, братцы, любить надо. Ну, а где ж ей! Барышня!

В избу вошла ещё одна гостья, бабка Устинья, высокая старуха, сухощавая, подобранная. Она поклонилась хозяевам и, поджав тонкие губы, уставилась на Валентинку:

- Эту девчонку-то взяли?

- Эту, - ответила мать.

- М-м… Ну и что ж вы с ней делать будете?

- А что делать? Пусть растёт!

- Растёт-то растёт. Да что из неё вырастет? Ни отца её ты не знаешь, ни матери. А что они за люди были? Может, хорошие, а может, и не очень…

Валентинка взглянула на бабку Устинью и снова опустила ресницы.

- Во как зыркнула, видели?! - охнула бабка Устинья. - Так и съела глазищами-то!

- Садитесь чай пить, - сказала мать, - милости прошу.

Только уселись за стол, загремела в сенях дверь, и явилась новая гостья - тётка Василиса, по прозванию Грачиха. Так прозвали её за большой нос. Она тоже сразу стала разглядывать Валентинку:

- Ай-яй! Сразу видно, что не нашенская: ишь какое лицо-то белое! Приживётся ли она у нас на чёрном хлебе-то?

Валентинка ушла в тёмную горницу и уселась в уголок. Уж очень неприятно, когда тебя разглядывают, будто какую-нибудь вещь!

Бабы за столом поговорили о войне, о том, что наши, слышно, гонят немцев; о том, что завтра всем колхозом возить дрова на станцию; о холстах, которые хорошо сейчас белить: солнышко начинает пригревать и снег стал едкий, все пятна отъедает… А потом снова заговорили про Валентинку.

- И куда ты, Дарья, набираешь себе ребят? - начала тётка Марья. - Время трудное, семья у тебя большая, мужик твой на войне - либо вернётся, либо нет… И не работница она: уж такая-то хлипкая! Да с ней в поле-то нагоришься!

- Нет, нет, не будет добра, - подхватила бабка Устинья. Не будет она тебя, Дарья, ни любить, ни почитать. Как есть ты ей чужая, так чужая и останешься. Да она и по масти-то к твоей семье не подходит: вы все белёсые, а она вишь тёмная!

- Э, бабы, полно-ка вам! - возразила Грачиха. - Можно ведь и по-другому рассудить. Ну, а куда, скажем, вот таким сиротинкам деваться? Ведь сейчас война. Мало ли их, горемык, останется? Что же теперь делать! Уж как-нибудь…

Валентинка ждала, что скажет мать. Неужели она тоже согласится с теми двумя? Что же тогда делать Валентинке? Как жить в этом доме, где её никто не будет любить?

Мать выслушала своих гостей, оглянулась, нет ли тут Валентинки, и сказала в раздумье:

- Что семья у меня большая - это меня не печалит: хлеба на всех хватит. Что работница из неё хорошая не выйдет - ну что же делать! Как сможет, так и сработает. И это меня не заботит. Но вот что меня заботит, бабы, - продолжала мать грустно, - что меня печалит, так это одно: не идёт в родню, не ластится. Не зовёт меня матерью, никак не зовёт. Не хочет! Или уж и вправду, как была чужой, так чужой и останется?

Валентинка вздохнула.

Она глядела из своего угла на мать, которая сидела в кухне за столом, задумчиво подпершись рукой.

- Мама… мама… - неслышно прошептала Валентинка.

Ей хотелось соединить это слово и эту женщину. Но ничего не получалось. Женщина оставалась тётей Дашей. И с этим Валентинке ничего нельзя было поделать.