Владимир Одноралов: За грибным царем. Рассказы и повесть

- Хватит, расколдовывай!

- Эники, беники… - прошептал брат, и Мишка спокойна оторвал наколдованный нос, а настоящий стал задумчиво отогревать ладонью.

Солнце упало за темные леса, в серых кустах видны были только яркие бусины шиповника и бледные, как роса в пасмурный день, звезды.

- Скоро ночь! - испугался Мишка и сказал: - Брат, пойдем назад, в город. - Но брат не ответил, и Мишка, поправив лыжи, выбрался из оврага один. Его брат часто исчезал без спроса.

Деревья и кусты уже почернели. Темнота, как лохмотья, висела на них, и Мишка шел вперед, не оглядываясь по сторонам, чтобы не испугаться. Варежки перестали сгибаться совсем. Мишка втиснул руки в тесные карманы пальто, так что палки теперь бесполезно волочились по снегу. Шаг у него был медленный, и он стал остывать.

«Ну хватит прятаться! Давай вместе идти или покажи хотя бы правильную дорогу!» - отчаянно подумал Мишка, и брат снова появился рядом. Он стал потихоньку рассказывать, как дома топится печка, а по радио передают веселые воскресные песни. Мама с бабушкой сварили пельмени и думают про Мишку: «Где его черти носят?» - а поэтому надо идти скорее.

Мишка заторопился. Из леса он уже вышел и увидел впереди длинный откос.

- Это узкоколейка, - напомнил брат, - отсюда и до дома близко. Видишь огни?

Они дрожали, словно отраженные в воде, и казались далекими, как звезды. Но брат сказал, что это только кажется.

- Теперь ты один доберешься, а мне по делам пора, - попрощался он и исчез, словно его и не было.

Мишка чуть не заплакал от обиды, так неохота и страшно было идти одному, но дом, печка, пельмени звали его подмаргивающими огнями. А на брата и обижаться всерьез нельзя…

В первом же проулке стало теплей. Ветер не гулял здесь так буйно, и, хотя путь был в гору, Мишке стало полегче. Под фонарем мелькнула ему навстречу тень прохожего, но Мишка не испугался. Это была женщина. Она осмотрела его внимательно и спросила:

- Наморозил сопли, лыжник? Да ты вправду обморозился, мальчик! - Она нагнулась к нему и стала растирать зеленой варежкой бледную Мишкину физиономию. - Ах ты, лыжник отчаянный! Где живешь?

- На Буранной.

Женщина довела его до самого дома.

- Ох и влетит тебе! Папка-то есть?

- Нет, наверное, - ответил он ей на прощание.

У ворот он задержался, чтобы придумать, где был, и тут снова появился брат. Лицо у него было виноватое и усталое, это удивило Мишку, но, помня обиду, он спросил:

- Ты зачем меня бросал сегодня? Страшно ведь одному ночью.

- Я недалеко был, - медленно ответил брат, - ты же сам знаешь, что тебе надо самому жить дальше. Растешь ведь. Добрался вот сам до дому - и молодец.

- А тетеньку ты навстречу послал?

Брат кивнул головой.

- Зря. Мне с тобой лучше всех.

- Вот чудак! - улыбнулся брат. - Но когда ты совсем поймешь, что меня нет, тебе скучно станет.

- Не станет, не станет! - воскликнул Мишка.

- Ладно, мне пора насовсем уходить. А то я тебе только мешаю.

- А где ты жить будешь? - тихо спросил его Мишка.

- Везде! - издалека ответил он.

Мишка потоптался еще на пороге и, ничего не сумев придумать, с глазами на мокром месте шагнул в комнату, полную тепла, света и чьих-то расплывчатых лиц.

Мишка рос в бабьем царстве. В небольшом домике, поделенном дощатыми перегородками на несколько комнатушек, жили тогда он, мама, бабаня, коза Милка и кошка Нюра. А в соседях у него тоже была девчонка - его ровесница Флюра.

Маму он видел только по вечерам и по воскресеньям. Когда она возвращалась с работы, чаще всего он был уже в постели и, согреваясь под пахнущим телесным теплом одеялом, смотрел на ее усталое и красивое лицо в свете вечерней лампы. Он смотрел, улыбался и так засыпал.

Бабаню он тоже, конечно, любил, но они были вместе целыми днями, а разговоры с ней получались какими-то досадными. Спросит он:

- Бабаня, а почему редиска снаружи красная, а внутри - белая?

- Ты бы шел да умылся как следует. Вон уши-то! Ты ими что, грядку оглаживал? Иди, говорю, умойся, а то бог возьмет да накажет.

- А как накажет? - дерзил Мишка.

- Картошки в ушах насадит, вот как!

Ну, с Нюрой и Милкой Мишка почти не общался. Нюра плодила котят для всей улицы, у нее было много своих забот, а грязно-белая коза Милка, после того как ее козленок утонул в старом уличном колодце, стала задумчивой и необщительной козой.