Сергей Антонов - Небольшие повести

Игорь Тимофеевич посмотрел ей вслед бархатным своим глазом, хлопнул откидным сиденьем и, неуважительно топоча каблуками, пошел к выходу под сердитое шиканье зала.

Как только концерт кончился, дядю Леню, а с ним и девчат по традиции потащили на угощение.

Одних культурник пригласил персонально, другие пошли так.

По пути спохватились, что меня нету, - стали звать на разные голоса. Горланят, как оглашенные, дозываются. И не потому, что я им больно нужна, а просто так положено, чтобы я куклой сидела в середке.

Я притаилась и не пошла.

Круглая луна висела низко и светила, как матовый фонарь. Все было видно - каждый листочек, каждая галечка. Даже воздух под луной стало видно.

Дом отдыха стоял на пологом склоне, недалеко от реки. На эту сторону выходила открытая терраса, огороженная длинной балюстрадой и плоскими цементными вазами. От террасы до самого берега, кое-где перехлестываясь, между стриженой акацией и ухоженной травкой тянулись узкие, в два следа, торные дорожки.

Я прошла немного, села на прохладную лавочку. У берега в камышах тихонько ворковали лягушки. А на том конце парка, в столовке, гремела посуда, смеялись, и наши девчата запевали совместно с отдыхающими.

- Неужели, Тамара, ты испугалась! - послышался ленивый голос на соседней тропке.

- Конечно, испугалась…

Я сразу поняла - Игорь Тимофеевич нашел кондукторшу.

- Тебя ни разу не обнимали? - спросил он насмешливо.

- Почему не обнимали? Обнимали.

- Ну вот.

- Это было просто так. Чепуха. Мальчики.

- Ясно. Мальчикам можно, а мне нельзя.

- Да. Вам нельзя.

С минуту ничего не было слышно.

- Какая луна, а? - сказала Тамара где-то совсем близко. И, подождав немного, добавила: - Не сердитесь. Правда, вам нельзя.

- Почему?

- Вы знаете почему. Потому что…

Я поднялась и пошла. В середине парка возвышался полированный гранитный пьедестал со снятыми буквами. На нем стояла бронзовая ваза. У черного хода столовой терпеливо сидели четыре собаки. Возле мастерских блестела, как облитая, гора каменного угля. Там же ждала наша машина.

Я забралась в кабинку.

Пастухов спал сильным сном, положив голову на баранку, и не услышал, как я привалилась к нему.

А в столовой поют во всю мочь, стараются, кто кого перекричит. Эта обедня на час, не меньше.

Только придремалась - снова голоса. Никакого покоя нет.

- Вот и грузовик, - грустно говорил Игорь Тимофеевич. - Сейчас все придут, и поедешь в кабинке до самого шоссе. А там на автобус… А я опять останусь один.

- Вы такой умный, ученый, а печальный, - перебила его Тамара. - Вас, наверное, многие любят. Женщины обожают печальных. Правда?

Игорь Тимофеевич невесело усмехнулся:

- Одна до того обожала, что в Москву, прямо ко мне на работу приехала. Без приглашения. И в самый неподходящий момент. Представляешь: песочим одного полудурка за моральный облик, а она является.

- Какая бесстыдница. Разве можно так нахальничать.

- Что делать? Вызываю приятеля - чучмека. Чучмек положительный. Красит брови. Звать Артур. Едем в ресторан. Артур ведет ее танцевать, а я потихоньку испаряюсь.

- Так ей и надо. Другой раз не приедет.

- А с ней истерика. Судороги какие-то. Прямо в ресторане. Артур смылся. А милиционер приводит ее ко мне на квартиру. Квартира коммунальная. А она с милицией: растрепанная, злющая.

- Ужас. А вы что?

- А что мне оставалось делать? Изобразил круглые глаза, заявил, что такую не знаю. Первый раз вижу… Получилось довольно убедительно.

Тамара долго молчала.

- А может быть, вы ошиблись, - проговорила она неуверенно. - Может, она вас по правде любила.

- Кто теперь любит по правде! - печально произнес Игорь Тимофеевич. - Люди в большинстве своем поганые и пустые. И я в том числе.

- Что вы на себя наговариваете? - испугалась Тамара. - Что вы!

- А разве я виноват? Такова наша природа… Был такой ученый, поэт, - Игорь Тимофеевич скучно вздохнул, - Лукреций. Физик и лирик.

- Знаю.

- Где тебе знать, Тамарка. Ваше поколение…

- Нет, знаю. Мы Лукреция проходили по истории.

- Так вот, у него сказано где-то, что мнится нам, что лучше всего то, что мы ищем. Но лишь найдем его - тотчас бросаем и ищем другое. Сказано две тысячи, лет назад, а ничего не изменилось.

- Вы все время говорите что-то грустное-грустное. А у меня сейчас такое настроение, будто сегодня большой, большой праздник… Такой, какой бывает только один раз, один раз в жизни… У меня даже голова от счастья кружится… Разве бы я поехала сюда когда-нибудь, не спросившись у папы? А теперь - все равно… Папа сейчас сидит у ворот, ждет, сердится… А мне все равно.