Анвер Бикчентаев - Большой оркестр. Сколько лет тебе, комиссар?

Но бывает ещё военная осень. И первая, и вторая…

В тот ненастный день позёмка зло рыскала по осиротевшим пашням и неглубоким оврагам, гоня перед собой перекати-поле. Этой суетливой и бесполезной работой громко восторгались лишь вороны, азартные и беспечные крикуньи. Они одни царили между обнажёнными полями и хмурым, пасмурным небом.

Они одни, если не принимать в расчёт мальчишку, бредущего по дороге, оставшейся теперь в глубоком тылу. На нём старая стёганка - заплата на заплате. Он ковылял, прихрамывая на левую ногу, наверно, потому, что правый сапог был как сапог, а левый - вовсе худой, без подошвы,- был по-ребячьи неумело обмотан куском старой мешковины.

Мальчишка то и дело облизывал сухие холодные губы. Он часто оглядывался назад. И каждый раз ему казалось: что-то навсегда уходит от него.

Сперва скрылись все дома, какие только видны с дороги. И оттого что это случилось неожиданно, у мальчишки сердце будто оборвалось. Дольше держались на виду тополя, которые растут возле самой железнодорожной станции. Мальчишка хорошо помнил их. Затем медленно отступила за горизонт водокачка, ещё не разбитая войной. А к полудню совсем не стало видно трубы кирпичного завода, самой высокой трубы в городке.

Путник продвигался медленно, хотя, по-своему, и спешил. Бывает и так.

Его голова всё чаще падала на грудь. Так порою шагают усталые солдаты, засыпая на ходу. Временами казалось, что мальчишка совсем изнемог - вот-вот споткнётся о вывороченный булыжник, каких тут, на бывшей мощёной дороге, немало, и свалится на обочину.

В самую последнюю минуту ему чудом удавалось преодолеть страшную слабость и выстоять. Выстоять наперекор всему! И он ещё находил немного сил для того, чтобы сказать себе: «Я бодрствую. Я иду. Меня так запросто не повалишь».

Он даже ускорял шаг, потому что неумолимо приближалась ночь. Разве можно ночевать на большаке, запорошённом снегом? И обочина не место для ночлега.

Мальчишке можно было дать самое большее лет одиннадцать-двенадцать, но худоба делала его ещё юнее, ещё беспомощнее… Из-под мохнатой шапки выглядывало измождённое лицо с янтарными зрачками.

Он миновал уже два села. И первое и второе были сожжены дотла. На месте пожарищ торчали лишь остовы спалённых хат. Да ещё печи. Они уцелели.

Первыми памятниками большой войны стали эти чёрные печи. И ещё кладбищенская тишина… Сколько ни напрягай слух - ни звука: вой поземки не в счёт!

Даже воробьи не вернулись в разорённые войной сёла. Они улетели вслед за беженцами.

Безотчётный страх охватывал юного путника в мёртвых селениях. Мальчишка торопился дальше, с опаской оглядываясь назад, словно боялся, что призраки с пустыми глазницами будут преследовать его. Откуда только брались у него силы не останавливаться? Может, страх гнал его вперёд?

Но всё чаще ему приходилось устраивать малые и большие привалы. Он боялся сесть и тем более лечь. Чтобы набраться силёнок, мальчишка прислонялся к телеграфному столбу или к дереву и стоял, закрыв глаза. Голова кружилась, и ноги сами собой подкашивались.

Путник понимал: стоит только разок растянуться, и уже не поднимешься. Рисковать никак нельзя.

На перекрёстке, обозначенном чёткими указателями на чужом языке, он почти не задержался. Не раздумывая, свернул налево. Между прочим, с таким же успехом он мог пойти вправо. Ему было всё равно, куда идти. Единственное, что толкало его вперёд,- это стремление как можно дальше уйти от городка, так внезапно выгнавшего его на военную разбитую дорогу.

Сумерки ещё более осложнили и без того трудное положение одинокого путника. Они по пятам гнались за мальчишкой. Им ведь нет дела до того, что у человека левый сапог худой и нога стёрта до крови.

Мальчишка замер, услышав за спиной шорох.

Лишь когда перекати-поле, подгоняемое позёмкой, пробежало поперёк большака, он выругался: «Чего тебе не сидится!»

Мальчишка стряхнул рукавом пот, выступивший на лбу.

Нет ничего удивительного в том, что его пугал каждый шорох.

Сегодня утром в их каморку, на Варшавской, 22, где они жили с матерью, ворвались гестаповцы. Он признал их сразу - по кокарде с изображением черепа на фуражке.

Они явились за его мамой. Мальчишка кинулся, чтобы заслонить её своим телом. Это не понравилось одному из полицаев, занятых обыском. Он выхватил пистолет и прицелился в мальчишку, но почему-то не выстрелил. Наверно, решил просто попугать. Мальчишка не отступил даже под дулом пистолета. Тогда длинный гестаповец, изрыгая какие-то свои, немецкие ругательства, схватил мальчишку за шиворот, подержал на весу, словно котёнка, и толкнул в угол, прямо на старый сундук.