Юрий Томин - Восемь дней в неделю [Журнальный вариант]

— Довольно противный.

— Да? — иронически удивляется Кузнецов. — А многим нравится. Верно, Саня?

Но Саня — верный Олегов солдат не умеет поддерживать остроумных бесед.

— Да иди ты… — отмахивается он и, нырнув в комнату, садится на корточках перед радиолой. Большие Санины руки словно клешни, вцепляются в ручки настройки. Саня танцевать немного умеет, но делает это неуклюже. Танцующий Саня похож на подъемный кран, которому вдруг захотелось немного согреться. Кроме того, он всегда наступает на ноги. Девочки танцевать с ним не любят. Санино дело — радиола.

Саня честно запускает звук на полную мощность.

Тотчас же раздается стук в стенку, из соседней квартиры.

— Саша, ты что? — пугается Аня. — У них же ребенок маленький!

— Ребенок? Ну и что? Пускай привыкает с детства, — заявляет Олег, но тут же подходит к радиоле и командует: — Саня, убери грабли.

Саня послушно убирает руки.

Олег уменьшает громкость.

— Вот так, учись, пока я жив.

Пластинка докручивается до конца. Но пока никто не танцует. Девочки ищут чего-нибудь повеселее. Разумеется, не какие-нибудь там фокстроты и танго — это тайны для родителей. Даже чарльстон позаброшен где-то в середине четвертого класса. Твист и шейк вот что танцуют сегодня в классе.

— Девочки, — говорит Олег, — сколько можно?

А девочкам только этого и надо. Они уже нашли. Девочки выходят на середину комнаты, на мгновение застывают друг против друга и — поехали.

Начинают они небрежно, словно нехотя, спины прямые, согнутые в локтях руки чуть покачиваются, подошвы медленно ползут по паркету, не отрываясь от пола. Но постепенно ритм убыстряется, руки снуют взад и вперед, словно игла в швейной машине. А ноги! Они вообще танцуют отдельно от тела. Ноги ведут себя так, будто у них или совсем нет суставов, или их по десять штук в каждой. Девочек бросает вперед, назад, в стороны, они сходятся и расходятся, и уже трудно разобрать, где Вика, а где Лиля. Девочки танцуют самозабвенно. Это не твист, и даже не шейк, это уже что-то из будущего.

Внезапно звенит звонок. Все переглядываются. Неужели пришла?

Только этого еще не хватало!

Аня выходит в переднюю, открывает дверь.

На площадке стоит немного сконфуженный, виноватый, ненавистный Володя Климов.

Неожиданно Ани краснеет.

— Ну, чего стоишь, раздевайся, — шепчет она и вихрем уносится в комнату.

Там уже не танцуют. Боятся. Ждут Аниной мамы.

— Ну, долго вы будете стоять? — кричит Аня.

Сейчас Аня чувствует себя легко и свободно. Ей вдруг стало весело. Она никого и ничего не боится. Она хватает за руку Кузнецова и вытаскивает его на середину комнаты.

Но что происходит с Олегом? Он не идет, упирается, вроде бы в шутку, вроде бы ему самому не хочется. Он открывает рот, чтобы отбрить эту сумасшедшую Мельникову, но изо рта не вылетает ни звука. Кузнецов явно смущен. Это бывает раз в тысячу лет.

А Аня словно ничего не замечает, — а она все замечает! — заливается смехом, и от этого Олег становится неуклюжим, как Саня.

Аня танцует, поглядывая на дверь, откуда появится сейчас Климов. У нее прекрасное настроение. Снова все хорошо, все нормально.

Аня танцует. Ей весело.

Она не знает еще, что случится через несколько дней.

Анна Ивановна сидела за кухонным столом. Рядом стояла на длинной ножке лампа-торшер. Работать при свете этой лампы было не слишком удобно: чуть изменишь позу — и то голова, то плечо попадают в полосу света, отбрасывают на стол нелепые тени. Но с этим приходилось мириться, потому что в одной комнате за двумя столами по вечерам занимались сын и его жена, а в другой пока вообще ничего не было, кроме их двух кроватей.

Анне Ивановне даже нравилось сидеть вечерами в кухне: никто не мешал ей, а главное — она никому не мешала.

Шел второй час ночи. Сын и его жена только что улеглись, поставив будильник на половину восьмого. В квартире теперь было так тихо, что тиканье будильника доносилось из комнаты сына даже сквозь прикрытые двери.

На столе перед Анной Ивановной снова лежало зловредное письмо.

Чем больше думала Анна Ивановна о письме, тем ясней становилось ей, что не улавливает она во всей этой истории чего-то главного.

Письмо написано не в ее классе — это ясно хотя бы потому, что нет закорючки в букве «д». Пусть так. Выходит, написано оно в другом классе. Но почему же в другом?