Владимир Киселёв - Только для девочек

— Я и геометрию — не очень…

— Ну, это даром, — возразил мой новый соученик. — Геометрия увлекательная, загадочная и таинственная наука.

— Чем таинственная?

— Многим.

— Например?

— Например, аксиомами или… Ты знаешь, что такое в геометрии «золотое сечение»?

— Нет. Не помню.

Юра Зайцев посмотрел на меня как на недоразвитую. В глазах у него что-то погасло.

— Это… ну, как бы тебе объяснить?.. Если разделить отрезок прямой на две части так, чтобы длина этого отрезка относилась к большей части, как сама большая часть к меньшей, то получится «золотое сечение». Понимаешь?

Я кивнула головой, решив, что потом нарисую это на бумаге и тогда, может быть, пойму.

— Обе части будут пропорциональны двум числам, — продолжал Юра, — единице и одной целой шестьсот восемнадцати тысячных.

— Почему же оно «золотое»?

Юра Зайцев сначала равнодушно, а потом все более увлекаясь, рассказал о том, что Кеплер назвал это соотношение одним из сокровищ геометрии, что этим соотношением отличаются античный Парфенон и статуи Фидия, греческие вазы и этрусская керамика, египетские пирамиды и скрипки Страдивари, а великий художник Дюрер подметил «золотое сечение» в человеке.

Мария Сергеевна слушала своего ученика с таким выражением лица, словно ничего об этом не знала. Она им просто гордилась.

— А в конце прошлого века, — продолжал Юра Зайцев, — один немецкий ученый сделал десять бумажных прямоугольников с отношением сторон от одного до двух с половиной и потом показал эти свои прямоугольники почти тысяче людей. И каждого из этих людей он просил выбрать прямоугольник, который ему больше всего нравится, больше всего подходит. Большинство выбрало прямоугольник с соотношением один и шестьдесят две сотых к единице. Понимаешь? «Золотое сечение».

— Как это может быть?

— Я ведь говорю, что в геометрии много таинственного. Хотя недавно появилась теория, связанная с электрическими колебаниями мозга…

Юра Зайцев и Мария Сергеевна сидели спиной к окну между палатами, а я заметила, что девочки из соседней палаты машут руками, показывая, чтобы я выставила из палаты своего посетителя. Даше Гришиной нужно было судно.

Юра увидел, что я смотрю ему за спину, оглянулся и покраснел.

— Я выйду, — сказал он поспешно.

— Выйди. Мы тебя позовем.

— Может, вообще лучше бы сюда девочку? — сказал Юра моей новой классной руководительнице, направляясь к двери.

Мама говорит, что я живу в выдуманном мире. И, по ее словам, не это самое худшее. По ее словам, самое худшее, что живу я в мире, который выдумала не я, а другие. Различные писатели.

Ну, а остальные люди? Разве они не живут в мире, который придумали различные хорошие писатели? Что они знают о прохожих? О соседях? Об одноклассниках? Даже о своих самых близких родственниках?

Не это ли имела в виду Новелла Матвеева, когда написала прекрасную песню о том, как у костра сидел человек, как над огнем на треножнике висел котел, как кто-то проезжал мимо, как прошла ночь, наступило утро, в костре погас последний уголек, и человек у костра тоже «исчез из глаз».

Я, например, не знала даже, что это мама оставила моего родного отца и женилась, а правильнее сказать, вышла замуж за моего папу, потому что полюбила его. Я не знаю и, наверное, никогда не узнаю, любил ли мой папа еще кого-нибудь, кроме мамы.

А вот про Дон-Кихота я все знаю. И все всё знают. Всем известно, как любил Дон-Кихот Дульсинею, какой она ему казалась и какой была в действительности.

И про князя Андрея Болконского из «Войны и мира» тоже все известно. Я про него знаю лучше, чем про всех людей на земле. Я знаю, как он жил, я знаю, почему он поступал так, а не иначе, я знаю, как он хотел жениться на Наташе Ростовой и потом полюбил ее, и как и почему Наташа Ростова, как дурочка, хотела убежать с этим Анатолем Курагиным, который был совсем без царя в голове.

Я также, как и все остальные люди на земле, всегда живу рядом с ними. И выдуманный ли это мир? Почему он должен быть для нас менее реальным, чем история настоящего живого человека, революционного героя лейтенанта Шмидта, который лишь раз увидел женщину, сразу полюбил ее, писал ей замечательные письма, пока его не расстреляли на острове Березань. Ничуть его смерть для меня не реальнее, чем смерть Андрея Болконского в книге Толстого и в опере Прокофьева, когда оркестр, когда все эти трубы и скрипки совершенно ясно повторяют: пить, пить…