Борис Никольский: Дети до шестнадцати

На улице снова потеплело, и асфальт во дворе опять стал черным. Посреди двора, возле детской площадки, за дощатым столом доминошники в пальто с поднятыми воротниками забивают козла. Торопливой подпрыгивающей походкой проходит через двор отец Сереги.

- Зи-и-ина! Домой! Зи-и-на! Кому я сказала! - кричит через форточку какая-то женщина.,,

А моего отца все нет и нет.

Для человека, когда он чувствует себя виноватым, когда ему не по себе, я не представляю наказания хуже, чем необходимость ждать. Если бы я мог исправить все вот сейчас, сию же минуту, если бы я мог доказать, я бы не знаю, что сделал ради этого!

Я ведь знаю, я чувствую, что нам еще придется столкнуться с Вадиком, наверняка придется… И уж тогда я не промолчу, я не стану посмеиваться и подлаживаться под него, я скажу все - и еще посмотрим, на чьей стороне будут ребята! Еще посмотрим!

Только бы поскорее наступил этот момент, только бы поскорее… Я чувствую себя сейчас словно боксер, который уже приготовился выйти на ринг, а его все не вызывают и не вызывают. Кажется, еще никогда в жизни я так не торопил время…

Когда в тишине квартиры раздался звонок, я даже не сразу сообразил, что это телефон, и сначала кинулся к двери. Потом торопливо схватил телефонную трубку:

- Алло! Алло! Я слушаю!

В трубке что-то шумело и потрескивало, слышалась какая-то отдаленная музыка, и сквозь этот шум пробивался голос отца:

- Коля, ты? Хорошо, что ты дома. У меня к тебе просьба. Ты меня слышишь?

- Слышу, папа, слышу!

- На моем столе справа должна лежать толстая зеленая тетрадь. Возьми ее и, пожалуйста, срочно привези сюда, в институт. Справа на столе. Понял?

- Понял! - закричал я в трубку, - Все понял!

В институте было тихо и пустынно, как в школе вечером, после занятий. Я даже не решился, побоялся нарушить эту тишину и осторожно, почти на цыпочках, прошел мимо вахтерши, поднялся по лестнице.

На пятом этаже, где работал отец, тоже было безлюдно и тихо - темные узкие коридоры, наглухо закрытые двери лабораторий. Только изредка в тишине что-то журчало и щелкало - таинственно и жутко, словно огромное, погруженное в темноту здание продолжало жить своей собственной жизнью, независимой от людей.

- Папа, что это? - спросил я.

- А-а… Щелкает? Это включаются холодильные установки. А журчит вода в аквариуме.

Отец, в белом халате похожий на врача, сидел перед осциллографом и внимательно смотрел на маленький экран. На экране билась, пульсировала, то сжимаясь, то растягиваясь, зеленая линия…

- Принес? Ну, хорошо. Давай сюда.

Он начал листать тетрадь, отыскивая нужную страницу, а я бродил по лаборатории и рассматривал приборы. На стенке шкафа, на гвоздике, висели белые халаты. Я надел один из них, самый маленький, и сразу стал похож на ученого, ну, если не на ученого, то, по крайней мере, на лаборанта…

- Пап, посмотри, правда, хорошо?

Хорошо, хорошо… - отозвался отец, не оборачиваясь.

От халата слабо пахло знакомыми духами.

- Пап, - неожиданно спросил я. - А Галина Аркадьевна замужем?

- Нет. А что это тебя вдруг заинтересовало?

- Просто так…

- Ах, просто так… А я уж думал, ты посвататься хочешь.

И я сразу вспомнил: «Вы всегда шутите, - сказала Галина Аркадьевна, - почему вы всегда шутите?!»

- Пап, а ты можешь сделать какое-нибудь открытие?

- Если ты мне не будешь мешать, то смогу…

- Нет, правда, у вас в институте кто-нибудь уже делал открытия?

Наверно, я действительно мешал ему своими вопросами, он отвечал, по-прежнему не оборачиваясь, продолжая что-то выписывать и подчеркивать в своей тетради, но я никак не мог остановиться. У меня сейчас было такое состояние, какое бывает только во время болезни, когда после нескольких дней жара и головной боли в одно прекрасное утро вдруг вынимаешь градусник и видишь, что температура спала, и чувствуешь во всем теле легкость, и сразу вдруг хочется говорить, говорить, говорить…

- Папа, - спросил я. - А как с теми опытами?

Почему-то я сейчас был уверен, что все должно было

кончиться хорошо, во всяком случае, мне очень хотелось, чтобы все кончилось хорошо, я просто не верил, что может быть иначе.

- С опытами? - переспросил отец и обернулся. И по его лицу я сразу понял, что ничего не изменилось, что все - по-прежнему.

- Плохо, - сказал он. - Теория Колесова не подтвердилась.

- Ну и что же теперь?

- Начнем все заново. Сейчас многое стало яснее.

- А как… - я запнулся, я не мог подобрать подходящих слов, чтобы задать свой вопрос. Но отец понял меня.