Борис Никольский - Дети до шестнадцати

- Да я… Я никого в жизни никогда не обманывал!

- Так уж никого? - прищурившись, спросил Вадик.

- Ребята, да что вы! Да я… Эрик! Да скажи ты ему!

- Ну, признайся, старик, что смухлевал, - весело сказал Эрик, - чего там…

- Я давно уже заметил! - возбужденно, почти радостно говорил Вадик. - Давно уже заметил! ..

Они мне не верили! Как они могли мне не верить!

Я чувствовал, что еще немного и я не выдержу - закричу или разревусь от обиды, от бессилия, от невозможности доказать свою правоту.

- Ребята, честное слово…

- Знаем мы таких честных, - сказал Вадик. - На чужие деньги.

И тут я выхватил из кармана всю мелочь, какая у меня была, и швырнул на стол.

- На!

Монеты рассыпались по столу, со звоном покатились по полу. Вадик рванулся ко мне, но Эрик схватил его за руки. Он что-то кричал мне вслед, но я не слышал, я был уже в коридоре.

Разгоряченный, ошеломленный, униженный, я пришел домой, лег на диван и так лежал весь вечер, пока не вернулся с работы отец.

- Ты что? Заболел?

- Да нет, немного голова побаливает, - сказал

- Температуру мерил?

- Мерил. Нормальная.

После всего, что произошло сегодня в квартире у Эрика, меня даже самого удивило, как я мог говорить таким естественным, таким безразличным голосом.

И вот я сижу дома один, и у меня сколько угодно времени для размышлений…

Почему мне так скверно? Почему я чувствую себя так, словно совершил предательство?

В конце концов я не сделал ничего ужасного - сколько я ни думаю, сколько ни перебираю в памяти свои поступки, вспоминаются только какие-то мелкие, незначительные события. И в истории с картами я прав, совесть моя чиста. Вадику я, конечно, этого никогда не прощу, с Вадиком мы теперь чужие люди - «здрасте - до свидания» и все, это уже решено точно.

Я успокаиваю себя, уговариваю, но на душе по-прежнему скверно, так скверно, что, кажется, хуже и не бывает. И я знаю, почему. Только стараюсь не думать об этом.

И все-таки думаю..,

Я вспоминаю, как разглагольствовал перед Лилькиными гостями о своем отце, я словно слышу опять свой небрежно звучащий голос, всю эту самодовольную трепотню, и меня даже передергивает от отвращения к самому себе,

Я вспоминаю, как я смеялся вместе со всеми, когда мне вовсе не хотелось смеяться, как я молчал, когда мне хотелось спорить, как я соглашался, когда должен был возразить.

Мне так нравилась независимость Эрика и взрослость Вадика, что я даже не решался спорить с ними, я боялся: а вдруг из-за этого нарушится наша дружба…

Как я раньше не понимал этого?

Нет, в глубине души я чувствовал это, я всегда чувствовал, только не хотел признаваться даже самому себе.

Товарищи… Дружба…

Как я мчался, как я торопился каждый вечер во двор, как я спрашивал Алика: «Наши собрались?» Было же, значит, что-то и хорошее, а теперь никогда уже не будет, жалко…

Утром я встретил во дворе Лильку. Она спросила меня: «Что это вы вчера не поделили с Вадиком?» - и засмеялась. Значит, и для нее вчерашнее происшествие - это только обычная ссора, недоразумение и ничего больше.

Я снова вижу перед собой вымученную незнакомую улыбку Вадика, слышу, как повторяет он в радостном и ожесточенном возбуждении: «Ошибочка, ничего себе ошибочка, хороша ошибочка…» Что ж, каждый меряет на свой аршин, ничего удивительного… Но я-то, я-то дурак еще оправдывался перед ним, еще объяснял, еще давал слово!..

По привычке я подхожу к окну и смотрю во двор.

У шестой парадной никого нет, пусто…

Я стою у окна и жду, когда появится в воротах высокая фигура отца. Уже давно пора бы… А может быть, опять случилось что-нибудь в институте?

Отца все нет и нет.

Сегодня в школе на перемене ко мне подошел молчаливый Витёк и, отводя глаза, точно смущаясь, сказал:

- Слушай, ты бы спросил своего отца, - говорят, новое средство против рака изобрели, может, он знает…

Я знал, что такого средства нет и что отец ничем не сможет помочь, но все-таки кивнул, мол, спрошу. Я вдруг вспомнил, как в тот раз, когда притащил во двор старый журнал с анкетой, Витёк сказал: «Самое страшное - это когда человек болен и знает, что умрет». И никому из нас и в голову не пришло: а может быть, в семье у

Витька и правда кто-то болен. Нас никогда не интересовало, что делается у него дома, - молчит парень и молчит… До чего же все-таки мы были безразличны друг к другу..,