Юлия Радченко - Под заветной печатью...

В ответ по стране прокатилась волна протеста.

«Смерть Толстого, — писал В. И. Ленин, — вызывает — впервые после долгого перерыва — уличные демонстрации с участием преимущественно студенчества, но отчасти также и рабочих».

Романовы и Победоносцевы прокляли великого мастера — но лишь «сотрясали воздух»: прошло сто пятьдесят лет со дня рождения Толстого, и он все молод, современен, любим миллионами читателей. Зато отлучение, которое он послал своим врагам, оказалось пророческим и сбылось всего через семь лет после ухода Льва Николаевича. И многие из тех, кого ненавидел писатель, остались в истории только благодаря тому, что хоть как-то «зацепились» за биографию могучего и светлого гения.

Вообразим, что главные герои этой книги вдруг сошлись за одним столом, одной трапезой, одной беседой: кто — в тюремном рубище и цепях, кто во фраке, кто в купеческой шубе…

Долгонько им пришлось странствовать, чтоб сойтись: один из XVII столетия, по двое из XVIII и XIX, наконец, один — из первых лет нашего, XX.

Не только история и география у этих людей не простая: одного москвича придется искать в Лондоне, другого — в Кишиневе, парижанина в Петербурге, курского мещанина — близ Алеутских островов…

Наконец, сойдясь, еще неизвестно — поладят ли?

Длиннобородый протопоп косо глянет на соседа в парике… Автор «Войны и мира» улыбнется ли «Гавриилиаде»?

Однако мы не дадим этим замечательным людям заспорить. Мы попросим их протянуть друг другу руки.

И воскликнем:

«Милостивые государи! То, что соединяет вас, нам в тысячу раз важнее разделяющего! Вас сближает Россия — вас, пятерых русских людей и одного иностранца, полюбившего и понявшего нашу страну.

Вас соединяют талант, страсть, задор…

Наконец, вас соединяет… церковь!»

Тут, может быть, Аввакум грозно рыкнет на еретиков и нехристей.

Шелихов подумает: «И не таких укрощали!»

Пушкин сверкнет своим знаменитым смехом…

А Дидро и Герцен вежливо улыбнутся: «Никаких знакомств на небесах не имеем…»

При чем же тут церковь, как она соединяет этих людей, если один хочет верить по-старому, другой по-новому, третий никому не желает молиться, четвертый же так расскажет о своем боге, что удостоится анафемы…

Анафема — проклятие, отлучение от православной церкви — вот что соединяет вас, милостивые государи!

Одному прокричат анафему по всем правилам, другому — в последнюю минуту воздержатся; остальных кого как: донесут, арестуют, сошлют, пригрозят, запретят, обругают посмертно — все это ведь малые и большие «анафемства».

Но за что же?

Ведь из шестерых разве что двое не веруют твердо…

За что же?

Да за то, что вы не умели думать по подсказке… Даже не отказываясь от бога и церкви, вы жили и мыслили так гордо, что раздражали попов, архиереев, синод, которые требовали не просто веры — но именно такой, как они велят, послушания полного.

И вот начинается борьба при жизни тех славных мастеров — и посмертно…

Это не столько борьба церкви и неверия, сколько борьба деспотизма и вольной мысли — пусть во многом отличающейся от того, к чему мы привыкли в наше время, но вольной, самой решающей, чему поклоняться и что отвергать?

Миновали десятилетия, века… Давно унеслось даже эхо старинных проклятий, приговоров, доносов — и многих некогда знаменитых игуменов, епископов, митрополитов теперь и помнят только за то, что они пытались вычеркнуть из истории великих, смелых писателей, ораторов, мыслителей, мастеров…

Давно растаяли те анафемы, а все звучат, все громче разносятся над Россией и всем миром громоподобные, неистовые словеса Аввакума, пророческие, ясные формулы Дидро, похожие на древнюю сагу рассказы Шелихова; наконец, «и божество, и вдохновенье» Пушкина, Герцена, Толстого…

Но чтобы мы, потомки, не забыли, сколь недешево досталась им победа над злым, хитрым, угрюмым врагом, чтобы мы лучше запомнили то, что соединяет этих шестерых за одним столом, одной трапезой, одной беседой, прислушаемся к их рассказам, отправимся вслед за ними в 1600, 1700, 1800, 1900-е годы.

Потому что вы нам близки, милостивые государи!

Есть у бельгийского поэта Эмиля Верхарна такие строки: «Жить — значит жечь себя огнем борьбы, исканий и тревоги». Думаю, их можно было бы с полным правом поставить эпиграфом к только что прочитанной вами книге, поведавшей о «заветных мирах» людей, которые оставили в истории свой неповторимый след.