Юрий Сальников - Человек, помоги себе

Мама вдруг повернулась и стала спускаться по лестнице.

Она так и ушла, не оглянувшись, не оказав ни слова.

А я взбежала на площадку второго этажа, распахнула окно и, насколько могла, высунулась наружу, в черноту ночи.

Одинокая фигура удалялась по блестящему асфальту. Порывистый ветер трепал на маминой голове косынку. Холодным потоком он омыл и мое разгоряченное тело. Жадно вдохнула я мокрый воздух. Я не могла опомниться от только что выигранного сражения с мамой, но еще больше от того возбуждения перед ее приходом, когда тяжелая рука Буркова лежала на моем плече…

Мне почему-то казалось, что Н. Б. еще здесь. Он стоит где-то внизу, под одним из деревьев вдоль дорожки, по которой идет мама. Опять притаился и следит. За мамой и за мной. Я силилась разглядеть, но в бликах света от фонарей и в мельтешении колеблемых ветром веток блуждали лишь расплывчатые таинственные тени.

Сжав ладонями щеки, я полной грудью сделала еще один освежающий глоток холодного воздуха и кинулась наверх, в Ларисину квартиру.

Да, все-таки не зря я пришла к Ларисе и осталась у нее на ночь. Конечно, это не значит, что без меня непременно случилось бы что-нибудь непоправимое. Однако мое присутствие сдерживало их. И Сироту-Терехина. И Динку тоже. Она… Даже вспоминать противно, как вела себя она. В пьяном исступлении она кричала нам с Ларисой:

— Вы обе дуры! Дуры-чистюли! Не хотите знать радостей в жизни. А чего боитесь? Все трын-трава, дуры! — И целовала подряд всех парней, когда проигрывала в карты — было такое условие.

Они играли в карты, когда я вернулась.

А когда Сирота снова взял в руки фотоаппарат, Динка потребовала, чтобы он снимал ее крупным планом. И начала раздеваться. Сначала оголила одно плечо, потом другое. Сирота, хихикая, щелкал затвором, а все смеялись, глядя на бесстыдную Динку.

Я не выдержала, бросилась к Сироте, хотела вырвать аппарат.

— Прекрати!

— Нервных просим не смотреть! — ответил он и, оттолкнув, сфотографировал и меня.

А Динка кричала, размахивая руками:

— Ох, ох, такое настроение — всех бы изуродовала!

Мы с Ларисой ушли в спальню. Сирота ворвался следом. Лариса попробовала говорить с ним миролюбиво, отделываясь шуточками. Но он совсем обнаглел. Тогда я сорвалась с места, вытолкала его за дверь. Лариса помогала мне держать дверь.

А Динка опять кричала что-то насчет нашей девчоночьей дурости. Потом уселась играть с Сиротой в карты. Гвоздилов уже спал, свалившись на тахту. Бледнолицая долговязая с белогривым бородачом куда-то удалились. Поп-музыка, которая оглушала нас весь вечер, наконец стихла. Да и все постепенно угомонились — Динка примостилась рядом с Гвоздиловым, Сирота заснул прямо в кресле.

Мы с Ларисой до утра просидели на кровати, забравшись с ногами под одеяло, шепотом разговаривали, вернее — говорила я, убеждала, что надо с этой шарагой кончать. И она соглашалась, ругала парней — не понимают хорошего: хотела сладить для них по-настоящему застолье, принять гостей по-взрослому, они же нализались, как свиньи. Но Динка другая.

— Чем же она другая? — сердито спросила я.

— Добрая.

— Видели мы ее.

— Ну, сегодня и она хватила через край. А вообще — другая.

Я вспомнила, как Динка стоит за прилавком, как разговаривает с пожилыми покупательницами, как развязно ведет себя с парнями, и не могла уразуметь, в чем же она другая…

За окном уже голубело небо, когда мы с Ларисой, прижавшись друг к другу, задремали. Но не успела я закрыть глаза, в квартире оживились. К нам вошла Динка, плюхнулась на кровать.

— Циркуль вам в глаза, лани вы пестрошерстные. Мы там жмемся, а у вас тут раздолье. Три ха-ха! Вечерок провели экстазно! — Она на свой вкус оценила то, что у меня оставило впечатление гнусной оргии. И не только у меня. Когда ночью я убеждала Ларису, что надо гнать всю эту банду, я увидела: ей тоже хочется поскорее выставить их из своей квартиры. И мы договорились, что утром сразу выпроводим всех и уйдем к нам. Но получилось не так.

Динка и ее дружки не намерены были выпроваживаться. Правда, долговязая с бородачом исчезли — я их уже не увидела, когда вышла из спальни в общую комнату, — зато остальные вели себя так, будто обосновались здесь надолго.

— Пожрать бы сейчас, — сказал Гвоздилов, шаря глазами по пустым бутылкам. Голос его хрипел больше, чем обычно, вид был помятый, да и все выглядели, как потрепанные и немытые.

— Не делай из еды культа, — отозвался Сирота, опять беря себе в помощники Остапа Бендера.