Раджаб Амонов - Весна в краю родников

Надо сказать, моя одежда — халат и рубашка без ворота — не очень подходила для галстука. Но я с этим символом своего пионерского звания не расставался: пусть все на улице и в школе видят, кто я такой!

Шел трудный для страны 1933 год. Дороговизна и нехватка продовольствия дали знать о себе и в нашем краю. Во многих домах опустели лари для зерна.

— Что-то надо делать, — сказала бабушка. — У моих внуков должен быть кусок хлеба.

Она отставила шитье и занялась выпечкой лепешек для продажи на базаре. Выгода была. Бабушка покупала муку, просеивала ее. В сите оседали отруби с крупиночками муки. Они и были нашим «доходом»: бабушка пекла из отрубей хлеб для нашей семьи.

Семья — это были бабушка и я, но часто жил с нами и мой братишка Шакир. А мама… У нее своя семья, но когда начались трудные времена, она стала все чаще появляться у нас в доме, помогать бабушке.

Как ни поддерживали люди друг друга, всем приходилось тяжело. Дома я видел, как постоянно плачет Шакир, ждет не дождется, пока бабушка испечет лепешку из отрубей. А на улице шага не пройдешь, чтобы не попался нищий с протянутой рукой. Попадались среди побирающихся и женщины, дети. Говорили, что нуждающиеся нахлынули в наш город со стороны Коканда.

В такое время я почувствовал добрую руку родной школы. Однажды учитель объявил нам:

— Завтра пусть каждый придет с миской и ложкой.

На другой день после уроков он построил класс и повел нас во двор. В углу высились над затухающим огнем два черных котла, над ними клубился аппетитный пар. Ну прямо как бывает во дворах горожан в день свадьбы! Только музыки не хватает.

Конечно, не плов был в котлах, а незатейливая рисовая похлебка, густая, как каша. Мужчины, хлопотавшие у котлов, ловко управлялись большими половниками. Мою глиняную миску наполнили почти до краев. Присев в стороне на корточки, я ел, обжигаясь. До чего же вкусно!..

Съев половину порции, я вспомнил о братике, и мне стало стыдно. Сегодня получилось дома так, что мы остались без хлеба. Я-то терплю, не показываю бабушке, что голоден. А Шакир удивительно глуп, он усаживается на порог, пускает слезу и начинает свою нудную музыку — плачет. Что, если я понесу ему школьную еду? Нет. Как бы не сказал кто из мальчишек: сам ешь, да еще и домой носишь! Правда, это моя доля, но все же лучше спросить у учителя. Однако его рядом не оказалось, он ушел в учительскую.

Мои одноклассники, расправившись со своими порциями, вылизывали миски. Опорожнил свою и я. Пришел я домой сытым, но угрюмым.

Бабушки дома не было, у очага возилась мать. Шакир нетерпеливо поглядывал на котел, который уже попыхивал паром. Я поднял крышку. Варилась настоящая мучная похлебка! Я тотчас посмотрел на руки матери и спросил:

— Продала перстень?!

Она утвердительно кивнула головой.

— Сколько же тебе дали муки?

— Три килограмма.

— Обманул тебя приемщик в магазине! — рассердился я на мать.

— Что ж, — кротко промолвила мама, — пусть не пойдет ему впрок, если он и в самом деле обобрал сироток…

Я знал этот магазин, скупавший золотые и серебряные вещи. Там в последнее время стали давать за них муку. Стоял красивый магазин на берегу ручья. Торговали в магазине гладколицые, нарядные люди, о них в городе рассказывали чудеса; говорили, что у них в домах полно золота и прочих драгоценностей, стены и полы покрыты редчайшими коврами.

Как-то мы с мальчишками ходили в магазин подивиться на этих сказочных людей. Мне очень понравился поначалу приемщик, около которого я оказался. Красивый, изящный мужчина в костюме из такой ткани, какую я у нас в квартале и не видел. Костюм европейский, поверх него надет шелковый стеганый халат. На голове легкая, искусно расшитая тюбетейка. Хоть возраста он далеко уже не жениховского, выглядит так, словно сейчас его будут женить.

Зря говорили, что у приемщиков пальцы унизаны золотыми украшениями. У этого и золота-то всего — два верхних сверкающих зуба, которые можно было заметить, когда он улыбался. А улыбался он часто, говорил мягким, вежливым голосом. Я загляделся на него — до того приятный это был человек.

Но вот к прилавку подошла женщина. Мелькнула из-под паранджи белая нежная рука, протянула золотозубому простенький браслет из серебра. Ювелир проверил каким-то прибором качество металла, кинул браслет на чашечку маленьких, словно игрушечных, весов, побренчал бронзой крошечных гирек, объявил женщине вес украшения и вкрадчивым голос спросил: