Гумер Баширов - Родимый край - зеленая моя колыбель

Хотелось мне сказать ему в утешение: «Будешь, Фазулла, и ты до той поры доживешь!» — но не повернулся язык. Да и не поверил бы он. Обманом бы то было, притворством.

Не для того, конечно, позвал меня Фазулла, чтоб сказки вспоминать. Договорились мы с ним тогда еще раз попытать счастья…

В один из последних дней уразы, в заветную ночь, когда, по поверью, растворяются на миг «небесные врата», сходятся у мечети люди. Говорят, если уловить тот миг, если успеть взмолиться аллаху, услышится мольба непременно.

Вот мы и пошли с Фазуллой ко времени вечернего молебствия к мечети. Он задыхался, через каждые три-четыре шага останавливался перевести дух. А мечеть нынче светилась издалека. По всей деревне чуть ли не по капле собрали старики керосин и повесили лампы от михраба, того места, где молится сам мулла, до башмачной комнаты. Оттого и сияли там окна.

Среди стекшегося к мечети народа было много парнишек, которые пользовались любым поводом, чтоб гуртом сойтись. Они выбрали место поукромней, шушукались, а то и вовсе, позабыв, что находятся у святого дома, прыскали со смеху и, гоняясь друг за другом, вдруг появлялись на свету. Мы притулились в тени, у дальнего угла мечети.

Фазулла всю дорогу дрожал, бормотал молитвы. А сейчас, когда близилось завершение намаза, он волновался еще сильней.

— Коли будет что — так здесь, на этом месте. А коли нет… — Он безнадежно махнул рукой.

Фазулла еще дома рассказывал мне, с каким нетерпением и надеждой ожидал этого дня, сколько ночей провел без сна, в раздумьях. Не многого хотел он вымолить себе. Нет! Ему была нужна лишь крепость в ногах, чтобы мог он обходиться без чужой помощи. Больше ничего! И он тотчас уйдет на войну. Хоть тайком, да уйдет! Зачем? В тысячу крат лучше быть убитым солдатом, чем заживо гнить в вонючей избе. Пускай пришлют о нем бумагу с черной печатью, зато он будет в числе настоящих мужчин. Но Фазулла таил в душе еще одну мечту, он и думал-то о ней несмело: получить ранение в бою и попасть в московскую больницу.

— Думаешь, не вылечат, если окажешься в руках истинного, наиглавнейшего доктора? Вылечат, ей-богу, от всех хвороб вылечат! То же Москва!

Я сам почти уверился в возможности исполнения надежд Фазуллы и решил перед небесными вратами присоединиться к его молениям. Однако он и обо мне подумал. Вцепившись в мою руку влажными, холодными, как лягушачья шкура, пальцами, зашептал над ухом:

— Ты, Гумер, тоже не зевай, ладно? Обносился ведь совсем. Проси новый бешмет к зиме. С отложным воротником! Кто знает… Вдруг как раз под «аминь» ангелов просьба-то попадет. И будешь ты с бешметом!..

Тьма быстро сгущалась. Старухи, что сидели на траве, устыдили ребят приближением заветных минут и в наступившей тишине обратили взоры к небу, замолились еще истовей.

В этот момент в самой глубине неба, в самом его своде как будто стало светлее.

— Вон там! Смотрите, вон там! — раздались взволнованные голоса.

И тут же — кто на коленях, кто на корточках — все забормотали свои мольбы. Один Фазулла стоял как вкопанный.

— Проси, проси скорей! — крикнул я, толкнув его локтем в бок.

Фазулла зашатался. Вместо того чтобы воздеть руки и молиться, он растерянно оглядывался, не ведая, куда обратить лицо.

Не знаю, успел ли что сказать Фазулла, но уже послышался испуганный на этот раз возглас:

— Затворяется, затворяется!

Не то в небе вправду что-то произошло, оно вдруг стало темнее.

Фазулла, застонав, грохнулся наземь:

— Что же это? К чему такой спех? Я же ни рта раскрыть, ни слова вымолвить не успел!

Я изо всех сил старался успокоить его.

— Да это всё ангелы! — пытался я найти виноватых. — Стоит небесным вратам отвориться, они так и кидаются туда. Им охота увидеть, что на земле делается. А не сообразят, что тут человек желание свое сказать не успевает!..

Обычно я представлял себе ангелов в виде красивых крылатых девиц. Может, они, как наши деревенские девушки, тоже не прочь поозоровать тишком от аллаха. Но то, что они сегодня сунулись без зазрения совести в дыру на небе и заслонили ее от людей, не понравилось мне совсем…

Фазулла, кажется, и не слышал меня. Он стоял на коленях и, угрожая небу сухими кулаками, выкрикивал жалобы и проклятья:

— Отчего никакая моя мольба не дойдет до него? Отчего? Ну что ему стоит исцелить одного болящего?! Зачем все хвори вцепились в меня и сосут мою кровь? Что я сотворил плохого, кому нанес вред? В чем я виноватый перед ним? — В голосе Фазуллы все сильнее звучала злоба, проклятья наводили на всех ужас. — Нет, неправильно, несправедливо! Пусть сгибнет и этот и загробный его мир! Пропади все пропадом! Не боюсь больше! Никого не боюсь! Ни Азраила, что смерть несет, ни ада! К черту все, к черту!