Гумер Баширов - Родимый край - зеленая моя колыбель

Мэрьямбикэ зашлась в кашле и замолчала. Дыхание у нее было затрудненное, сиплое.

— Весной, — заговорила она опять, — как травки проклюнутся, у изголовья моего посадите березку, ладно? Только плакучую, с зелеными косами девичьими. Ты каждую пятницу будешь приходить, поливать ее. А я бабочкой обернусь, сяду на ветку той березы и на тебя буду смотреть. Придешь? Порадуешь меня?

— А я тебя увижу? — спросил звонкий голосок.

— Не-ет. Ты бабочку увидишь. Мою душу.

Хакимджан прерывисто вздохнул и еще ниже склонился над сплетенным наполовину лаптем. У меня было такое состояние, будто я надсмеялся, нанес горькую обиду близкому, родному человеку. Сгорая от стыда, я шагнул к двери. Никто даже не повернулся в мою сторону.

Долго я помнил Хакимджановы слова: «Какой же ты, однако!» Долго не брал в руки ни одной книги. Ведь это они сделали меня таким…

И все-таки, завидев как-то на Арском базаре торговца книгами, не устоял, подошел к нему. Мало того что подошел, еще и совершил первый в моей жизни большой грех.

Базар, как всегда, шумел и гудел, людское толпище непрестанно двигалось. Дядя-книжник поставил санки в затишье возле каменной лавки бирязинских баев и вроде тоже подторговывал. Санки у него были ручные, чуть больше обычных детских. На подостланной мешковине стопками лежали книги в ярких обертках — голубых, зеленых, красных, лиловых. От них шел непривычный для нас своеобразный дух. И вокруг словно бы светлее стало. Даже сам книжник, хоть одет был, как мы, деревенские, обличьем своим отличался от других.

Чего только не было в его санках! Песенники, молитвословы, заупокойная су́ра [44] Су́ра — молитва. из Корана, всяческие календари, рассказы! Все, что душе угодно! И стоили книжки по две, по три копейки.

Люди так и крутились около санок. Одни брали и пять и десять книг, а некоторые долго перебирали и, почесав затылок, уходили с пустыми руками.

Я тоже перерыл все стопки, и вдруг мне попалась книга в красной обложке, которая называлась «Мать-львица». Быстренько ее перелистав, я даже кое-что понял в ней. Злые люди бросили на произвол судьбы крохотных детей. Но дети не погибли, их вскормила своим молоком львица. Вот это да! Такой книги у нас в деревне еще не было.

Однако радость моя мгновенно сменилась печалью. У меня же нет денег! Все покупки для дома давно сделаны, копейки, выданные отцом, потрачены. И я в каком-то помрачении то брал книгу в руки, то снова откладывал. Делал вид, что рассматриваю другие, а сам глаз с нее не сводил. Ведь она здесь единственная! Подойдет кто-нибудь, заплатит три копейки и унесет.

Чем дальше, тем сильнее охватывало меня желание завладеть этой книгой, словно без нее все на свете теряло для меня и вкус и смысл. Короче говоря, я должен был прочесть ее. Но каким образом?

Тут в голову мне пришла хорошая мысль, и я побежал искать земляков. К одному сунулся, к другому:

— Одолжите, пожалуйста, три копейки! Всего три копейки!

Однако ничего из этого не вышло. Кое у кого не оказалось мелочи, кто-то не хотел путаться с мальчишкой, а некоторые просто отворачивались от меня. И я возвратился к книжнику без денег.

Люди подходили и отходили, а я все топтался на месте. Не мог уйти, и все! Мучился, мучился, и не пойму, как это вышло, но книга очутилась у меня за пазухой…

Снег уже подтаял, было самое время распутицы, и ехать на базар пришлось верхом. Мысль о дяденьке-книжнике свербила меня всю дорогу. «Ай-хай, потащит ли он, — думал я, — свои санки в такое беспутье?!»

Мне, конечно, было совестно и в то же время гораздо легче, чем в тот день, когда я стащил книгу. Ведь я сам везу ее обратно. Это уже никакое не воровство!

«Я у тебя одалживал», — скажу я тому дяденьке.

«Как это — одалживал? — удивится он. — Почитать взял? Когда я отвернулся?..»

Я был готов снести любую брань и попреки, только бы он простил меня!

«Да, да! — отвечу. — Я всем мальчишкам ее прочитал. Уж больно занятная, поучительная книжка».

Не побоялся распутицы книжник! Я еще издали увидал его, узнал по красной шубе. Он и нынче поставил сани посередь базара, около каменной лавки. Только почему собралось там непомерно много народу? У кого мешок за плечами, у кого связка лаптей, кто со штукой крашеной холстины под мышкой или с узелком. Все стояли, вытянув шею, слушали книжника.

А тому, кажется, было не до торговли. Лицо у него будто почернело от горя, того гляди, заплачет. Он сложил на груди руки, голос его срывался временами.