Я, точно околдованный, не могу отойти от бочага. Осторожно ступаю на зыбкий его край и пугливо вглядываюсь в мутную воду. Мне всякий раз кажется, что она вот-вот забурлит-закипит и всплывет со дна чудо-юдо морское, о котором в книжках пишут…
Да разве наши дадут дождаться чуда-юда!
— Иди скорей, шалопутный! — слышится сверху голос апай. — Дитя проснулось!
Ладно еще, сестренка не плаксивая. Сунешь ей в рот тряпочную соску, покатаешь малость, и опять сон ее сморит.
А в голове у меня все тот же «Морской глаз». Нырнуть бы в него и доплыть до самого моря!..
— Нечего там прохлаждаться! — кричит тут же апай. — Берись-ка за снопы.
Снопы, что наши навязали, мне надо перетаскать в круг, где их в бабки сложат. Лето нынче засушливое, и рожь уродилась негустая, снопов не очень-то много. Но все равно под рубаху набиваются остинки, а от них и подскочишь поневоле и подпрянешь. Да и по жнивью колкому босиком бегать не великое удовольствие, особенно если на колючки наступишь.
К полудню пересыхает в горле. Начинает ломить плечи: уже и шаг шагнуть нет сил. Старшим тоже нелегко. Мама то и дело разгибает спину и трет поясницу. Апай и Хамза повязывают лоб мокрыми полотенцами. Но останавливаться нельзя. Отец велел на этом клину все дела до обеда закончить.
Я посматриваю на дорогу, не уходят ли люди полдничать в деревню. Однако брат рушит все мои надежды.
— Ты чего ворон считаешь? — шумит он. — Двигайся живей! Как перетаскаешь снопы, лошадь приведи, на другое поле поедем!
В сенокос я с ребятами, а то и с Миннисой затевали игры, но теперь не поиграешь. С Миннисой мы и виделись-то в поле редко. Но я уже издалека узнавал ее отца и мать и даже пегую их лошадь с белым, будто заплата, пятном на животе. Когда нам приходилось проезжать мимо их полосы, я старался по-взрослому погонять лошадь.
— Но-но! — вскрикивал я, взмахивая вожжами. — Ты что на ходу спишь!
Апай, бывало, приставит руку щитком ко лбу, точно высматривает что-то, и скажет:
— Глядите, что за колобушка промеж бабок там катится? Э-э, да это не колобушка, а Минниса-невестушка!
Я замахивался на нее. Но голубовато-зеленые глаза апай улыбались так бесхитростно и ласково, что вскоре и сам я начинал смеяться.
Ураза́ — месяц поста. Одни у нас постятся честно: от восхода до заката крошки в рот не берут, капли воды не пригубят. А некоторые отлынивают. Мужики помоложе и джигиты не таятся даже друг от друга при встречах.
— Ну как, — спросят, — не доняла еще ураза?
— Чего ей меня донимать? — посмеиваются в ответ. — Я ей воли не даю!
А мы, мелкота, становимся во время уразы вестниками долгожданного мига разговления. Он наступает с закатом, в момент, когда муэдзи́н поднимается на минарет и возглашает азан — призыв к вечерней молитве. Поскольку мы живем поблизости от мечети, босоногая ребятня собирается в ожидании азана возле нашего сада или в проулке за углом.
Девочки усаживаются особняком на траве и играют в камешки. В уразу я вижу Миннису каждый день. Она делает вид, что не замечает меня, но я чувствую: нравится ей, что я смотрю на нее. Когда я рядом, она становится еще подвижней, и смеется чаще, и глаза ее блестят как-то особенно.
Вот девочкам надоедают камешки, и они, вскочив, становятся в круг. Однажды я тоже затесался в их игру. Только некоторые девочки — видно, завидовали они нашей дружбе — сразу зашумели:
— Не хотим, не хотим! Это девчачья игра!
— Верно, верно! В напевке тоже говорится: «Много-много было нас, десять девочек как раз». Не сказано ведь «десять мальчишек»!
Одна приложила руки ко рту воронкой и начала дразнить меня:
— Женишок, рваный гребешок! Кукареку-у!
Не первый раз приходилось мне слышать это. Если в такой момент стерпишь, промолчишь, так и знай, глаз потом открыть не дадут. Вот и я не успокоился, пока не отдубасил ту девчонку.
Тут уж все в один голос загалдели:
— A-а, он еще дерется! Сказали, не примем в игру, и не примем!
Минниса жалобно распустила губы и принялась уговаривать подружек:
— Позвольте ему поиграть разок!
— Нет, не позволим! Мало того, что мальчишка, да еще дерется!
— Ну что с того, коли разок поиграет с нами?
Девочки переглянулись, перемигнулись:
— Ну, так и быть!
Я радостно встал в круг, и мы завертелись, завели напевку:
Много-много было нас,
Десять девочек как раз.
В погреб засели — масла поели,
В клеть заглянули — меда хлебнули,
Щеки горят, точно вешний цвет.
В окнах рассвет, а нас уже нет.
Скинь тулуп, Яку́п!
Читать дальше